– Очень хорошо. Поговорите с ним. Мягко, конечно. Скажите, что все это во имя интересов партии. Но этого мало. Скажите Ирине Воробьевой – их квартиру англичашки наверняка прослушивают, – чтобы она «проговорилась» о том, что отбывает с мужем в Союз пароходом.
Конечно, резидент мог поговорить с Переверзевым и сам, но он не любил выглядеть просителем и все неприятные и деликатные дела обычно перепоручал.
В кабинет секретаря парторганизации Червоненко вошел без всякой радости, которая обычно сияла на лицах тех, кому выпадало счастье общаться с живым воплощением партии на лондонской периферии. Душа его была переполнена ненавистью к Тенину, опять бросившему его на горячий участок, хотя он не мог отказать ему в высоком полете оперативной мысли. Когда Переверзев услышал от офицера безопасности, что его просят обмотать себе голову и часть туловища бинтами, он окаменел, словно на его партийную лысину сел и вцепился когтями горный орел.
– Мы проводим очень важную операцию по поручению Центрального Комитета (Червоненко говорил подчеркнуто значительно, словно речь шла о предотвращении третьей мировой), вы ничем не рискуете. Даже если англичанам вдруг придет в голову размотать бинты, всегда можно сказать, что у вас дикие головные боли.
– А что? Боли проходят, если обмотать бинтами голову? – удивился Переверзев, страдавший иногда мигренью.
– Бинты от многого помогают, я об этом недавно читал в газете, – нес чепуху Червоненко. – Мы вас очень просим и доложим о вашем участии самому председателю КГБ.
– Меня несколько смущает общественный резонанс внутри нашей партийной организации. Всем известно, что я совершенно здоров… кроме грыжи, естественно, и вдруг меня увозят на носилках и в бинтах!
– Но это ведь может быть обострение грыжи… никто ведь толком не знает, где растет у вас грыжа… – упорствовал Червоненко.
– Вы полагаете, что грыжа может быть на голове? – обреченно улыбнулся Переверзев. – Но ладно! Я всегда хорошо относился к КГБ, и, поскольку это важное партийное дело, я согласен. – и подумал про себя, что лучше не вступать в конфликт с мерзкой организацией: настучат и уберут.
– Тогда по рукам! – взбодрился Червоненко и двумя руками затряс правую руку партийного секретаря, словно поздравлял его с победой на футбольном поле.
Все прошедшие дни Дженкинс лично докладывал шефу ход дела Воробьева и меры против его незаконного вывоза из Англии. Под контроль были взяты и посольство, и все советские суда, и поезда, и, естественно, «Аэрофлот», находившийся под особым подозрением.
Дженкинс прибыл в Хитроу за два часа до отлета самолета «Аэрофлота», полыхая своей легендарной трубкой. Прошедшая ночь выдалась отвратительной: приснилось, что он