Мы зашли с мамой внутрь. Помещение напоминало нашу детскую поликлинику с зелёными стенами, белым потолком и редко мигающими лампами. В ноздри ударил яркий запах лекарств и металлических приспособлений. Почти возле каждой палаты стояли каталки и инвалидные кресла. Если бы я не знал, где нахожусь, то подумал бы, что мы в доме престарелых. Мама спешила и не выпускала моё плечо из своей руки. В таком быстром темпе мы сначала зашли в кабинет главного врача, а потом направились в палату к тёте Лене. Я шёл впереди них и прислушивался к разговору.
– Сегодня ночью ей опять стало хуже, поэтому это вынужденные меры! – говорил врач.
– Иван Петрович, вы держите её связанной уже целый год. Вы уверены, что она так выздоровеет? Я против этого, слышите? – возмущалась мама.
Мы остановились возле палаты. Я пристально уставился на деревянную дверь, которая, видимо, была перекрашена несколько раз. Краска в нескольких местах облупилась, и из-под неё просачивался старый след чей-то руки. Номер палаты написали синей ручкой на аккуратном желтоватом листе бумаги, и приклеили скотчем на самый верх двери. На нём значилась цифра десять, и я подумал, что это тоже особенный знак. Пока мама и Иван Петрович громко спорили в коридоре, я приоткрыл шаткую дверь и вошёл. В палате стояла большая белая кровать, свет ламп также как и в коридоре мигал в хаотичном порядке, скапливаясь своим приглушённым оттенком над постелью маминой сестры. Руки и ноги тёти Лены были привязаны коричневыми ремнями. Если честно, мне стало жутковато, и я решил быстрее покинуть это место, но вдруг мамина сестра заговорила вполне обычным голосом: «Мишка, ты? Какой большой стал, сто лет тебя не видела!». Я подошёл поближе, чтобы она лучше увидела, как я вырос. Она продолжила: «Жаль, что не могу тебя обнять, очень жаль. Видишь, снова связали меня. Миш, я ведь не сумасшедшая».
– Ну.… Да… – протянул я.
– Не веришь мне? –