Примерно в это же время, в другом, но таком же болоте нечто подобное писал Цицерон, да многие писали, если быть откровенными.
И Цезарь всех простил. Действительно простил и не только не попрекал ничем, но даже двигал Брута по карьерной лестнице, назначив его наместником Галлии в обход всех промежуточных постов. Ошибочно предположив, что даже такой кретин как Брут, получив достаточно суровый урок, сделает выводы и рецидивов не будет. Но благодарность – собачья болезнь.
Поэтому, когда через несколько лет возник заговор, Брут неожиданно оказался его главой. На самом деле, он был нужен как фунт, нужна была его фамилия, не более. Заговорщики прекрасно знали, что никаких причин быть недовольным Цезарем у него нет, и тем сильнее были удивлены, когда байка про предка-избавителя снова возымела волшебный эффект.
Дальнейшее хорошо известно. Брут не был первым из тех, кто ударил Цезаря кинжалом в Сенате. Не был и вторым. И третьим не был. Когда все уже нанесли столько ударов, сколько могли и хотели, до героя дошло, что стесняться уже как-то неудобно. Поэтому он бочком протиснулся сквозь белоснежную толпу и стыдливо ткнул дядюшку Гая острием ножа. Не думаю, что Цезарь действительно воскликнул «и ты, Брут!», но боюсь, что изрядная доля презрения в глазах умирающего Диктатора промелькнула.
И дальше все.
Вдруг выяснилось, что никто не знает, что теперь делать. Думалось, что достаточно убить – и Свобода воссияет сама, Республика оживет и наступит всеобщее благо…
Я ж говорю, Брут был очень тупым убийцей. И дотупился он, сначала прячась в Храме, потом жуя сопли под рев Антония на глазах толпы на похоронах, потом ведя войска на соотечественников из Азии, до того, что на его остывающее тело Антоний швырнул свой красный командирский плащ. Из уважения к фамилии.
Оно, конечно, хорошо – войти в историю. Но войти в нее тупым убийцей, неблагодарной скотиной и просто дураком – так себе. На любителя.
17
Битва при Филиппах
23 октября 42 года до н. э.
Двести тысяч римлян сошлись во второй битве при Филиппах.
Брут остался один. Не было больше никого из тех, кто убил Цезаря.
Убить тирана оказалось удивительно легко. Достаточно было лишь быть ему другом. Улыбаться, принимать от него должности и звания. Раскрыть руки для объятий. Шагнуть вперед и ударить кинжалом. Лучше всего сорок раз, всей толпой. Так надежней. И потом, ведь свобода не терпит позора. Благое дело – оно ведь всё спишет…
Не задалось. Народ не поддержал. Народ, удивительный, неблагодарный народ, любил тирана. Любил его при жизни. Любил после гибели. И перенес свою любовь на тех, кто объявил себя его преемниками.
Двести тысяч римлян, которых покойный Цезарь готовился повести в Парфию утром, после заседания Сената, пришли в Грецию.
Чтобы решить, кто был прав. Те, кто нарушили закон вынужденно. Или