Время и книги (сборник). Уильям Сомерсет Моэм

в течение долгого времени вели дневники, и было заведено, что каждый имеет право читать дневник другого, когда захочет. Неудачное соглашение: ведь недовольство признаниями того, чей дневник читаешь, приводило к встречным контробвинениям. Ранние дневники хранились у Сони, но дневники последних десяти лет Толстой передал Черткову. Графиня вознамерилась вернуть дневники – частично потому, что их можно было выгодно издать, но больше из-за того, что Толстой откровенно рассказывал там об их разногласиях, и она не хотела, чтобы все об этом узнали. Она послала к Черткову человека с требованием вернуть дневники. Он отказался. Тогда она стала угрожать, что в случае их невозвращения отравится или утопится, и Толстой, потрясенный устроенной ей сценой, забрал дневники у Черткова и поместил в банк. Чертков написал ему письмо, о котором Толстой отозвался в дневнике так: «Я получил от Черткова письмо, полное упреков и обвинений. Они рвут меня на части. Иногда мне приходит в голову мысль уйти от них всех как можно дальше».

      Чуть ли не с юности у Толстого возникло желание оставить суетный мир и уединиться в таком месте, где он мог бы в одиночестве заняться самоусовершенствованием; и как многие другие писатели, он вложил эту мечту в образы своих героев – Пьера в «Войне и мире» и Левина в «Анне Карениной», – в них много от него самого. А теперь жизненные обстоятельства сложились так, что это желание стало навязчивой идеей. Его жена, его дети причиняли ему боль. Мучило и неодобрение сторонников, считавших, что он должен воплотить свои принципы в жизнь. Многим причиняло боль то, что сам он не следует тому, что проповедует. Ежедневно он получал приносящие боль письма с обвинениями в лицемерии. Один рьяный ученик умолял его в письме раздать имущество родственникам и беднякам, остаться безо всего и бродить по свету как нищий. Толстой написал ему в ответ: «Ваше письмо глубоко тронуло меня. То, что вы советуете, – моя заветная мечта, но до сих пор у меня не было возможности ее осуществить. Тому много причин… но главная – мои действия не должны причинить боль другим». Люди часто загоняют в подсознание истинные мотивы своих поступков, и, исходя из этого, я думаю, что настоящая причина, почему Толстой не поступал так, как требовали ученики и его совесть, – в том, что он не слишком этого хотел. В писательской психологии есть одна отличительная черта, не помню, чтобы о ней кто-то упоминал, хотя она очевидна для всех, кто изучал биографии писателей. Каждое произведение творческого человека есть до какой-то степени сублимация его инстинктов, желаний, мечты – назовите это как угодно, – которые он по некой причине подавил, но, придав им литературную форму, освободился, выпустив их на свободу. Назвать это полным удовлетворением нельзя: у писателя остается чувство неполноценности сделанного. В этом источник прославления писателем человека действия и завистливого восхищения, какое он питает к нему. Вполне возможно, что для Толстого занятие физическим трудом было заменой отторгнутых