– Только за последние две недели чрезвычайными судами Верхнего Тонкина к смертной казни было приговорено свыше трехсот человек, мой адмирал, – докладывал Жак Коллу.
– Прекрасно! Так держать! Мы сотрем коммунистическую заразу с лица этой земли! – орал Деку, стуча обоими кулаками по столу и яростно пыхтя своей неизменной «житаной», прилипшей к нижней губе.
– Тем не менее, мой адмирал, – Жак смущенно кашлянул, – эти показатели никак не отразились на масштабе партизанских действий красных и статистике нападений на оружейные склады.
– Готовьте приказ от моего имени генералам Сабатье и Алессандри: я назначаю проведение новой карательной экспедиции на двенадцатое марта! – выкрикнул адмирал вне себя от гнева. Он просто взбеленился. – Франция потерпела поражение везде где только можно, но только не здесь. Здесь Франция не сдается! Здесь Франция не проиграет! Мы ее последний оплот, и мы ее отстоим.
О да, он отомстит красным за все – и за горечь поражения национальной революции, и за бегство маршала Петэна в Зигмаринген, и за расовое унижение от японцев. Жак Коллу поклонился и вышел.
Девятого марта, после ночи взрывов, бомбардировок и зенитного огня, в курильне «У Нама» было необыкновенно пусто. Я вывел наружу свой верный велосипед и быстро покатил по рю де ла Помм. На городских улицах царило странное затишье, лишь издали слышался возбужденный гул толпы, изредка прерываемый отрывистыми выкриками команд на японском, так сильно похожими на собачий лай. Когда я выехал на бульвар Шарне, моим глазам предстало странное зрелище. По обеим сторонам тротуара столпилось невероятное количество зевак. Движение было перекрыто, и вдоль всего бульвара в сторону парка Мориса Лонга японские солдаты прикладами и штыками гнали целые толпы французов и других европейцев. В самом парке японская пехота выстроилась в каре, ощетинившись рядами поблескивавших на солнце тщательно отточенных штыков.
В центре каре находилось несколько огромных клеток для крупных зверей из зоопарка. Вот в эти-то клетки японцы и сгоняли белых колонистов, попеременно потчуя их точечными, явно болезненными ударами прикладов и бамбуковых дубин. Там же взад-вперед неспешно прохаживался офицер с катаной на поясе. Я его узнал – это он заходил к нам в курильню с патрулем. Кто-то из французов начал вопить из клетки: «Проклятые япошки, да что вы себе позволяете! Что вы о себе возомнили, сукины вы дети?!» Офицер остановился и знаком приказал солдатам вывести француза. Беднягу мигом выволокли из клетки, подтащили к офицеру и натренированным ударом прикладов сзади по ногам поставили на колени перед офицером. У меня было такое ощущение, что я и мигнуть не успел, как японец, выхватив меч, молниеносно, одним стремительным движением правой руки, отсек лысую голову бессвязно бормотавшего проклятия француза и пнул ее своим начищенным до блеска хромовым сапогом, так сильно,