– Входите, дорогой друг… Позвольте вам представить приятеля Шарля, Жоржа Дюруа, будущего журналиста. – Затем, уже другим тоном, она назвала вновь пришедшего: – Наш лучший и самый близкий друг – граф де Водрек.
Мужчины раскланялись, посмотрели друг другу в глаза, и Дюруа сейчас же начал прощаться.
Его не удерживали. Он пробормотал несколько слов благодарности, пожал протянутую ему руку молодой женщины, поклонился гостю, который стоял с холодным и серьезным лицом светского человека, и вышел смущенный, точно сделал какую-нибудь глупость.
Когда он очутился на улице, ему стало грустно, как-то не по себе; глухая печаль давила его.
Он шел, не понимая, откуда появилась эта неожиданная тоска. Он не находил объяснения, но строгое лицо графа де Водрека, уже немолодого, с седыми волосами, со спокойным высокомерным выражением очень богатого и уверенного в себе человека, беспрестанно всплывало в его памяти.
Он заметил, что приход этого незнакомца, нарушивший их милый тет-а-тет, казавшийся ему уже привычным, вселил в него ощущение холода безнадежности, которое может вызвать в нас иногда одно случайно услышанное слово, чье-нибудь страдание, какой-нибудь пустяк.
И, кроме того, ему казалось, что этот человек неизвестно почему был недоволен его появлением там.
Ему больше нечего было делать до трех часов, а сейчас не было еще и двенадцати. В кармане у него оставалось шесть с половиной франков; он позавтракал у Дюваля[6]. Потом побродил по бульварам и ровно в три часа поднялся по лестнице, покрытой объявлениями, в редакцию «Ви Франсез».
Рассыльные, скрестив руки, сидели на скамейке в ожидании поручений, а швейцар за конторкой, похожей на профессорскую кафедру, разбирал только что полученную корреспонденцию. Обстановка была внушительная и производила впечатление на посетителей. Служащие умели держать себя с достоинством, с шиком, как подобает в прихожей большой газеты.
Дюруа спросил:
– Можно видеть господина Вальтера?
Швейцар ответил:
– Господин издатель на заседании. Не угодно ли вам подождать?
И указал на приемную, уже переполненную людьми. Тут были солидные, важные люди с орденами, были и плохо одетые посетители в сюртуках, застегнутых доверху, тщательно скрывающих от глаз белье, покрытых на груди пятнами, напоминающими очертания морей и континентов на географических картах. Среди них были три женщины. Одна из них, красивая, улыбающаяся, нарядная, была похожа на кокотку; соседка ее, с трагическим лицом в морщинах, тоже нарядная, но в более строгом стиле, носила на себе отпечаток чего-то помятого, чего-то искусственного, присущего обычно бывшим актрисам; в ней было нечто напоминающее поддельную выдохшуюся молодость, горький запах застоявшейся любви.
Третья женщина, в трауре, сидела в углу с видом неутешной вдовы. Дюруа решил, что она пришла просить подаяния.
Никого не принимали, хотя прошло уже более двадцати минут.
Тогда Дюруа пришла в голову одна мысль, и он сказал швейцару:
– Господин