– Документы проверены? – обратился бригадир к адъютанту.
– Так точно. Все в порядке.
– Та-ак, – сказал бригадир. – Скажите, господин Ренаду, вам знаком кто-нибудь из арестованных?
– Нет, – сказал Ренаду. Он энергично потряс головой. – Каким образом?.. Впрочем, фамилия одного из них… Кетшеф… По-моему, у меня в доме живет некий Кетшеф… а впрочем, не помню. Может быть, я ошибаюсь, а может быть, не в этом моем доме. У меня есть еще два дома, один из них…
– Виноват, – перебил штатский, не поднимая глаз от журнала. – А о чем разговаривали в камере остальные арестованные, вы не обратили внимания?
– Э-э-э… – протянул Ренаду. – Должен признаться… У вас там… э-э-э… насекомые… Так вот мы главным образом о них… Кто-то шептался в углу, но мне было, признаться, не до того… И потом, эти люди мне крайне неприятны, я – ветеран… Я предпочел иметь дело с насекомыми, хе-хе!
– Естественно, – согласился бригадир. – Ну что же, мы не извиняемся, господин Ренаду. Вот ваши документы, вы свободны… Начальник конвоя! – сказал он, повысив голос.
Панди распахнул дверь и крикнул:
– Начальник конвоя, к бригадиру!
– Ни о каких извинениях не может быть и речи, – важно произнес Ренаду. – Виноват только я, я один… И даже не я, а проклятая наследственность… Вы разрешите? – обратился он к Максиму, указывая на стол, где лежали документы.
– Сидеть, – негромко сказал Панди.
Вошел Гай. Бригадир передал ему документы, приказал вернуть господину Ренаду изъятое имущество, и господин Ренаду был отпущен.
– В провинции Айю, – задумчиво сказал штатский, – есть обычай: с каждого выродка – я имею в виду легальных выродков – при задержании взимается налог… добровольный взнос в пользу Гвардии.
– У нас это не принято, – холодно сказал бригадир. – По-моему, это противозаконно… Давайте следующего, – приказал он.
– Раше Мусаи, – сказал адъютант железной табуретке.
– Раше Мусаи, – повторил Панди в открытую дверь.
Раше Мусаи оказался худым, совершенно замученным человечком в потрепанном домашнем халате и в одной туфле. Едва он сел, как бригадир, налившись кровью, заорал: «Скрываешься, мерзавец?», на что Раше Мусаи принялся многословно и путано объяснять, что он совсем не скрывается, что у него больная жена и трое детей, что у него за квартиру не плочено, что его уже два раза задерживали и отпускали, что работает он на фабрике, мебельщик, что ни в чем не виноват; и Максим уже ожидал, что его выпустят, но бригадир вдруг встал и объявил, что Раше Мусаи, сорока двух лет, женатый, рабочий, имеющий два задержания, нарушивший постановление о высылке, приговаривается, согласно закону о профилактике, к семи годам воспитательных работ с последующим запрещением жительства в центральных районах. Примерно минуту Раше Мусаи осмысливал этот приговор, а затем разыгралась ужасная сцена. Несчастный мебельщик плакал,