Я ушла в свою комнату оплакать потерю. Ближе к ночи пришла бабушка, и я потребовала подробностей. Лучше бы не требовала… Она рассказала, что Сейджу пришлось посадить акиту на привязь, пока врачи забирали меня. Собака безумствовала, не хотела отпускать, собиралась защищать до последнего. От всех сразу. Хэйзел видела мое тело, слышала крики, чувствовала запах моей крови. Думаю, все произошедшее стало шоком для нее и остановило ее сердце.
Если бы я знала, что подобное возможно, что животное способно так глубоко переживать болезнь своего хозяина, я бы никогда, никогда, никогда не прикоснулась к Джесси.
– Я виновата в ее смерти…
– Нельзя сказать наверняка, но об одном ты должна помнить: твои поступки влияют не только на твою жизнь, но и на жизнь твоих близких. Ты рушишь свой потолок, а балки падают и на их головы тоже. Бросаешь вазы на пол, а осколки ранят тех, кто рядом… Долорес, прежде чем сделать что-либо… настолько рискованное… представь убитого горем Сейджа, рыдающего отца, впавшую в шок маму, меня, пьющую сердечные капли. Договорились?
– Звучит так, будто я вовсе не принадлежу себе…
– Не принадлежишь.
– А когда я начну принадлежать?
– Когда чужая боль начнет волновать тебя больше, чем собственная.
Смерть Хэйзел оставила на мне неизгладимый отпечаток. На следующий день я просто не смогла заставить себя подняться с постели. Словно вырубило какой-то внутренний генератор, я отключилась от мироздания – и энергия покинула меня. Не хотелось двигаться, есть, говорить. Я просто лежала в кровати, изредка впадая в похожее на сон состояние. Но этот сон длился недолго и совсем не приносил облегчения.
Меня вывели из этого состояния медикаментозно, когда заметили, что я начала стремительно терять вес. Родители и врачи начали буквально вливать в меня какие-то лекарства, которые заставили умерший «генератор» снова работать. Впервые за долгое время мне стало интересно, что происходит за окном и что будет на ужин.
Я понемногу пришла в себя, но поняла, что еще раз подобный удар не переживу. Моя психика не слишком приспособлена для одиночных сражений. И мне нельзя оставаться одной, если какая-то беда вдруг схватит за шкирку и швырнет лицом об землю. Я просто не выживу, не переживу еще одну потерю.
Пластика губ все-таки потребовалась: меня уже записали на прием к пластическому хирургу. Также пришлось удалять лазером шрамы на лице – а вот это было все равно что с роем пчел целоваться. Еще пару недель в бинтах, с обожженными кусками кожи. Теперь я знала, что чувствуют жертвы косметической хирургии: твоего лица у тебя не будет. Будет другое, и тебе с ним жить.
– Каково это, мистер Лайонс, возвращать женщинам утраченную красоту? – спросила у своего пластического хирурга. Он совсем молодой, тридцати нет. На губах у него играла улыбка, и в глазах тоже. Наверное, смешно было видеть шестнадцатилетнюю, задающую подобные вопросы.
– Пожалуй, мне это нравится, Долорес, – ответил он, щуря карие глаза.
– Чувствуете