Тело моё взмыло вверх, и нога обрушилась на противника. Получи, фашист, гранату! Моторин нашёл спиной угол, врезался, стёк задницей в урну и затих. Дело сделано. Мы разошлись, незамеченные старшинами. Больше наши пути с Моториным не пересекались.
Да-а. Письма, письма. Я почему стал отличником БП и ПП, да как бы не лучшим в роте? Писать было некому. Отец дулся, что, не попрощавшись, служить ушел, и общаться не хотел. Сестра разок написала. Увидела дома мои фотографии у мамы и:
– Ах, какая форма! Ах, какой ты красивый, братик. Оставайся жить у моря – мы к тебе в гости будем ездить.
Мама тоже не баловала весточками. Вот и корпел над книжками в часы самоподготовки – святое время письмописания.
Был у нас такой курсант Устьянцев – Устинька – красивый, как девушка. У него даже родинка на верхней губе. Так этому Ален Делону по четырнадцать писем в день приходило. И всё от девчонок. От разных.
Направляющий нашего отделения – Кошков, а замыкающий – Охапкин. Разница в росте чуть не метр. Первый посадил последнего на колено, сфотографировался и отправил домой. Сестра девятиклассница запала. Требует от брата: «Познакомь с Обхваткиным – хочу переписываться». Направляющий наш хохочет:
– Она мне до подбородка, ты ей будешь….
И – ха-ха!
Служил с нами и такой чудак – Уфимцев, из Кировской, кажется, области. У парня был классическая строевая выправка и такой же шаг. Мичмана его в другие роты водили, чтобы показать, каким должен быть строевой моряк. И парень старался изо всех сил, только нервный был очень. Если б я сказал, умственно ограниченный, то, наверное, в зависти уличили. Действительно не было у меня его выправки и такого шага строевого – зато с нервами всё в порядке. Сидим как-то на ЗОМПе (защита от оружия массового поражения), мичман Заболотный вещает.
Уфимцев:
– Товарищ мичман, можно выйти.
Мичман:
– Можно Машку под забором – во флоте говорят: разрешите. Впрочем, если твою Машку уже тянут под забором, то и тебе «можно».
Зачем он так сказал? Да прикололся – обычная на флоте шутка. А Уфимцев не понял – ринулся на Заболотного с кулаками, да курсанты его смяли.
– Псих, – покачал седой головой мичман
Пришло Уфимцеву от любимой девушки письмо в учебку – невтерпёж, мол, больше ждать (это три-то месяца!), замуж выхожу. Что тут сотворилось – всей ротой его ловили. Носится, орёт: жить больше не буду, руки наложу. Чего орать-то и бегом бегать – пошёл бы и наложил втихаря. В смысле, руки на себя. Народный артист Кировского театра – не люб он был мне. Наши пути не пересекались, но задолбали начальники: Уфимцев, мол, Уфимцев – гордость роты и первый кандидат в старшины. Полил он мне бальзам на душу на выпускном экзамене по строевой. Больше-то ему нечем было отличиться, вот он и напрягся, как струна. Ну, блин, сейчас зазвенит. А комиссия идёт себе неспеша шеренгой – покажите платочек, да подворотничок. Известно – театр начинается