Манускрипт для восстания мемов. О филологическом романе XXI века. Из цикла «Филология для эрудитов». Юрий Ладохин

любящего пофилософствовать дяди Густава (единственного оставшегося в живых родственника главной героини романа) А. Черчесов пытается передать свое видение распространенного, до парадоксальности банального, либретто жизненного пути: «Подлость жизни не в том, что она завершается смертью, а в несоответствии – всегда вопиющем – многообещающего зачина с концом всякий раз дурно сыгранной пьески по партитуре пошлейшего водевиля. В начале отмеренного тебе отрезка, вплоть до первого занавеса, венчающего мимолетную юность, ты безусловен, единственен и неповторим, все другое – не то и не ты. В середине спектакля ты единственный лишь для себя и один из толпы – для всего остального. А в канун самой развязки ты вдруг понимаешь, что был вписан в строку вульгарной комедии мелкой, крошечной запятой» [Там же, с. 586 – 587].

      Если таковы суждения о жизни, то чего же ждать от размышлений о прямой ее противоположности? К примеру, о лихорадочных, и почти всегда бесполезных, потугах того, чьи дни приближаются к финалу: «Удивительно все-таки, до чего суетлив человек, когда он забирается в тупик своей жизни! В нервозных и бледных попытках дорисовать наспех свою судьбу проступает обидное неумение подготовить достойную концовку, что не может не сказаться на самом авторитете финала: того и гляди, траурный, гордый мундир для прощального марша рискует слюняво обляпаться суматошными кляксами междометий и всхлипов» [Там же, с. 37].

      И о нежданных, но только на первый взгляд, педагогических амбициях «старухи с косой»: «Смерть, как ни крути, есть главное предательство жизни. Хладнокровный и терпеливый репетитор, долдонящий бестолковым ученикам очевидную, в общем-то, истину, что всякий наземный, поверхностный смысл обязательно, в полчаса, будет схоронен (причем многажды – их же руками) в не очень глубокой бессмысленности ритуала, который с минуты кончины не случайно и есть „для всех прочих“ торопливо-единственный смысл» [Там же, с. 37].

      Парадоксальные суждения автора «Марбурга» С. Есина, так уж получилось, связаны воедино с размышлениями о судьбе очень известных людей. Это и незаслуженно вытравляемый из памяти потомков автор самого знаменитого труда по политической экономии (хотя, похоже, понятно почему: тома «Капитала» по своему бунтарскому мессиджу превосходят мощь тысяч килограммов тротила): «Боже мой, какое это счастье – свободное праздное время. Насколько прав блестящий экономист Маркс, затоптанный ныне (ему приписали еще и политическое исследование), утверждая, что свободное время – основное богатство человека» [Есин 2006, с. 227]. Но вы скажете: парадокса что-то не проглядывается. А он, похоже, в самом конце фрагмента: «Только отсюда возникает искусство. И, что еще важнее, – сама жизнь, даже если хотите, ее страдания» [Там же, с. 227].

      Второй герой – тоже философ (но в отличие от Маркса, приверженец ее идеалистического направления) глава Марбургской школы неокантианства Г. Коган: «В маршрут подготовки лекции