В четыре часа следующего дня все было закончено. С четким пониманием того, что мальчик будет теперь нормально дышать и жить, перехожу из операционной в раздевалку, чтобы снять с себя одноразовое хирургическое белье, которое сегодня заменяет униформу хирурга. Почему-то вспоминается одна картинка, которую я как-то видел в соцсетях. Иллюстрация была разделена на две части. Внизу была изображена женщина, которая, стоя у операционной, в молитвенном экстазе и со слезами счастья на глазах завела взгляд к потолку и шептала: «Спасибо, Господи!» А вверху, у операционной, на полу распластались два измученных хирурга в зеленой униформе и шапочках, и еле ворочая языком, отвечали: «Не за что». Самое забавное, что картинка весьма точно отражает действительность, поскольку после таких операций продолжительностью в восемь часов разговаривать не то, что не хочется – не хочется лишний раз думать о чем-то.
Сев на лавку перед шкафом, кладу на колени локти. Опускаю голову вниз, минут пять бездумно втыкаю в пол, ни о чем не думая. Впрочем, кое-какие мысли в голове все же крутятся. Но это скорее, не мысли, а так, больше эмоции. Удовлетворение, что операционная бригада сегодня сработала на пять. Спокойная радость, что парень будет жить, а при надлежащем уходе будет жить долго и счастливо. Впрочем, есть еще кое-что, очень похожее на червячка, впившегося мне во внутренности после последнего разговора с Аасмяэ. «Она послала тебя», – напоминаю себе я. Но от этой мысли уже не хочется ни лезть на стенку, ни жаждать крови и разбора полетов, потому что не осталось ничего, кроме обиды и ощущения, что я ее отпустил. Совсем.
Почти.
– Прикинь, эта девушка, что приехала с пацаном, все также в вестибюле сидит, – доносится из-за двери удивленный голос кого-то из ассистентов.
– То есть, сидит?
– Ну, так и сидит. Всю операцию просидела. По ходу, ночевать тут собралась. В палату ее не пускают, а она уходить не хочет.
– И что?
– Да ничего.
«Вот именно, ничего», – думаю я. Нет, реально никто никому ничего не должен, все закончилось, и самое главное, что самое важное – операция – закончилась хорошо. А завтра в девять утра я приеду к Литвину и смогу лично убедиться в том, что у него все нормально, но маленький червячок сомнения уже запустил когти мне в душу. «Что значит, будет всю ночь там сидеть? – проносится в голове. – А вчера она, простите, где ночь провела? На парковке, между машиной и „Бакулевским“?»
И я, прихватив свою куртку, иду к лифту, чтобы спуститься в вестибюль, и только тут вспоминаю, что вчера кинул Катю, а закрутившись в делах, даже не извинился. Надо исправлять ситуацию. Остановившись на лестничном пролете, вытаскиваю «Нокиа» из кармана, набираю ей.
– Привет, – начинаю я, – я подвел тебя вчера, извини.
В борьбе за девушку главное – это борьба с собой.
– Ничего страшного, я все понимаю, – отвечает в трубке ее грудной голос, в котором я слышу задушевные нотки и понимание. – Я знаю,