Все меняется, и жизнь ваша переменится до неузнаваемости, да только в худшую сторону, на столетия никакого просвета не будет, и живые будут завидовать мертвым. Долгим и тяжким будет ваше рабство непосильное, – еще раз повторил он, словно убедить их хотел в том, что правду он говорит.
– А свободу да жизнь хорошую увидит ли кто-нибудь? – спросила какая-то баба, готовая разрыдаться.
И странно прозвучал тот одинокий голос в толпе людской.
– Вам этого знать и видеть не придется, – печально говорил старик, – постоял еще немного и исчез. Они не знали, ушел ли он куда-то, пока они были в замешательстве, или прямо в воздухе растворился. Точно потом никто этого сказать не мог.
– Не может такого быть, – говорил весь белый, немощный дед, дни которого давно сочтены были, но ему так не хотелось уходить в страну предков своих, зная, что с потомками такой случится. Хотя самое лучшее было скорее уйти и не видеть всего этого, в муках диких не маяться.
– Не может быть такого, чтобы какие-то дикие поганые татары наших сильных и могучих князей покорили, не бывать этому, – яростно твердил он. Но никто ничего ему на это не ответил. И долго еще кричал он с горечью да обидой, и никак не мог успокоиться и замолчать. Хотя печально на душе у него было, но может он доживет до того момента, когда смерть окажется незаслуженным благом, когда будут молить о ней, как о несбыточном чуде. Но глухой бог не услышит их, и чуда такого не совершится уже никогда.
Вот такие странные происшествия запомнили все в тот обычный день. И долго еще разговаривали они, судили о том, что недавно слышали.
И хотя потом многие утверждали о том, что никакого монаха не было вовсе, так им приятнее было думать, но самые пытливые и дотошные знали, что был он, и все, что говорил, вероятно, так и случится.
Но они думали о том, что свершится чудо, и ни бог их, ни сами люди не допустят подобного. Это предупреждение, и можно что-то сделать, для того, чтобы все по-другому повернулось. Что-то помешает осуществиться страшному пророчеству. В людских душах во все времена надежда на чудо оставалась.
Они не хотели верить, но уже были руины Киева древнего и уничтоженная Рязань. Но многие из них далее Галича не путешествовали, сами, своими глазами ничего этого не видели, и считали только страшными выдумками, в которых не понять, не разобрать, что, правда, что ложь.
Но разоренные города, поля сражений, где лежали бездыханные горы русских и татарских тел, монах все это видел, и никогда такого не забудет. Он мог бы и им такую картину показать, но не стал этого делать. Ему стало жаль их,