Я появилась в полном блеске и боевом снаряжении, как и полагалось богине войны.
Все приветствовали меня, но я с самого начала понимала, что мне не рады. Но все боялись войны и старались держаться от меня подальше. Они имели на это право.
Зевс делал вид, что гордится мной, но думаю, он опасался этого. Он знал, что со мной будет больше забот, чем с другими.
Все вокруг содрогнулись от ужаса, наверное, от моего грозного блеска, войны, крови.
И впервые он ничего не мог объяснить Гере. Она не издевалась, не беспокоилась. Она взирала с нежностью и жалостью, так, что можно было бы прослезиться. Это взбесило его еще сильнее. Жалости и снисхождения от Геры он терпеть не собирался.
Она всегда обходила меня стороной, словно я была ненормальна, недостойна внимания. Это рождало в душе страшную злобу. Она яростно преследовала Геракла, Аполлона, Артемиду, но на меня она не обращала внимания.
Гера не знала, как ей поступить, – усмехнулась Цирцея, – она была подавлена и ничего не могла понять. Матери этой девицы она отказать не могла, ведь она ее не рожала в прямом смысле. Было не совсем понятно, как она в этом мире появилась, кто в этом повинен.
Девица не станет ее соперницей, но может на самом деле она единственной соперницей и окажется.
Она не хотела с кем-то советоваться, ничего предложить не могла.
– Ты озадачила ее, как никто в этом мире, -говорила Цирцея, бедняжка Гера не знает, куда бежать и как поступить.
Афина молчала.
У нее не было причин не верить Цирцее, но как-то странно все это было. И хотя Афина с самого начала казалась слишком взрослой, но ощущала себя маленькой и незащищенной.
Была она несчастным, брошенным в омут ребенком.
– Я помню, как играла со своей подругой жрицей Палладой, – говорила она, – в азарте бросила диск, я и подумать не могла, что попаду, но она оказалась смертельно раненной. Я до сих пор не ведаю, как это получилось. Тогда в первый раз и взглянула в глаза смерти, и сама побежала в шоке прочь. Но как я горевала тогда. Поняла, что смертные от нас отличаются. Но если бы я знала тогда, что голова Медузы может кого-то оживлять. Если бы хоть кто-то мне посочувствовал. Но они смотрели с каким-то ужасом. Все, что мне осталось, запереться во дворце и не показываться больше, пока они обо всем не забудут. Я боялась, что многим еще принесу горе. Никто не собирался объяснять, как этого можно избежать.
Никто мной не занимался, и заниматься не собирался.
Появился отец Жрицы, Морской царь Тритон. Тогда я и разрыдалась, и призналась, что не хочу этого. Он поверил мне. На злодейство Геры я не обращала внимание. Она напомнила все грехи и промахи. Но такова была ее участь.
– У меня никогда больше не было подруг, даже доброжелателей не было. Одиночество – вот награда за происходящее. Тогда я приняла имя своей погибшей подруги