Поначалу людей из Пирамиды расселяли довольно быстро: уже к концу второго месяца нас осталось чуть меньше половины. Но чем дальше уходило время, тем медленнее вывозили очередных людей, чтобы доставить их на новое место. Иногда к нам, наоборот, завозили новых из других лагерей, чтобы не держать оцепленной целую лагерную зону из-за пары-тройки семей.
Я подбросил только что найденный камень, который, как мне показалось, идеально должен был проскользить по водной глади, и ловко поймал его после того, как он сделал в воздухе пару быстрых переворотов. Затем я отправил камень прямо навстречу новой, быстро приближающейся волне и, насчитав ровно десять скачков, удовлетворительно кивнул.
Солнце уже почти погрузилось в глубины темнеющего вместе с небом океана, и мне почему-то подумалось, что если бы Пирамида не была разрушена, то в ней бы непременно наступил рассвет. Мне часто приходили такие мысли в голову, когда я видел, как солнце тонет в океане. Создавалось ощущение, что, когда на земле наступает ночь, глубоко на дне Тихого океана оживает Стеклянный город и под лучами никогда не попадавшего туда солнца живёт своей прежней жизнью вместе с теми, кто погребён до исхода земного времени под её острыми обломками. Я так и видел свою сестру, сидящую за стопкой книг, что заканчивалась выше её головы, но не мог окликнуть или присесть рядом с ней, потому что, к сожалению, её отчётливый образ был лишь воссозданным, как никогда живым плодом моей памяти и воображения. Месяцы разлуки не поглотили воспоминания о Рине. Они только усилили звучание её голоса в моей голове, или видение её лица, или ощущение руки, треплющей мои аккуратно приглаженные на бок волосы.
Я почему-то думал, что первое время после катастрофы будет самым трудным, но самое трудное наступило тогда, когда Леон оставил меня, улетев на космические корабли. Для меня как будто случилась ещё одна потеря. Так неожиданно иногда заводится крепкая дружба. Мы с Леоном познакомились лично только в ночь крушения Пирамиды, а вечером того же страшного дня были уже лучшими друзьями. Он правда оказался очень достойным парнем, и у меня даже язык не поворачивался назвать его блэкером. Леон был «своим». Не скрою, что пустил пару слезинок, когда увидел, как машина, в которую он сел, скрылась за воротами лагеря. Это был второй случай на моей памяти, когда я ронял слёзы. Первый произошёл на эвакуационном борту, когда мы вылетали из Стеклянного города, а Леон, очнувшись, в истерике стал биться в железную дверь наружу. Он отвлёк на себя внимание моих и своих родителей, а также всех остальных присутствующих, тем временем как я забился в самый дальний угол в хвосте аэроборта и, облокотившись на холодную