Я открыл глаза:
– Сядьте. Вы покраснели и сейчас убежите, а я хочу того же самого.
Маня была в привычной майке, на ногах привычные белые кроссовки, на щеках вспыхнувший румянец. Он вспыхивал частенько. Ее тонкая свежая кожа была подвержена румянцу, как бывает подвержено ему яблоко, получающее свой цвет непосредственно от солнца. Из всех эпитетов, сочиненных мною про нее – про себя, – больше всех подходил: солнечная. Аппетитная ямочка на подбородке, губки бантиком, зубки чистый рафинад, короткий прямой нос, неожиданно вздернутый на кончике, высокие скулы, длинная рыжая челка до омутных зеленых глаз, рыжий цвет такой интенсивности, о каком говорят: поднеси спичку – загорится. Она вся светилась, и я любовался ею скрытно, из-под полей шляпы, как любуются ребенком. Да она и была им. Лет ей от рождения стукнуло то ли девятнадцать, то ли двадцать.
– Чтобы вы посидели рядом со мной, – закончил я предыдущую мысль.
– Что? – переспросила рассеянно Маня.
– Я сказал, что хочу, чтобы вы посидели возле, – повторил я.
Упрямая девчонка села не возле, а напротив, в кожаное кресло, уперлась кроссовками в край и прижала колени к подбородку, спрятав таким образом выдающиеся груди и вовсе превращаясь в подростка.
– Хотите картошки? – спросил я. – У меня есть горячая. И красное вино.
– Под горячую картошку идет водочка, а не вино, – со знанием дела проговорила Маня и опять заалела.
– Водки у меня нет, – честно признался я.
– У нас есть, – расщедрилась она. – Я принесу.
Расставила руки, как крылья, сделала ж-ж-ж и полетела, как маленький самолетик, комод-самолет, только я ее и видел, столько в ней было горючего.
Я успел прикрыть глаза до прибытия соседа.
Я делил купе с известным московским журналистом Пенкиным. Он был уже мертвецки пьян, что было заметно по исключительной прямизне позвоночника, заданной механистичности движений и криво сфокусированному взгляду из-под круглых старомодных очочков – последний писк московской моды.
– Есть выпить? – спросил Пенкин, умудряясь грохнуться в мягкое кресло, как в жесткое, складно складываясь в нем всеми своими несоразмерными членами.
– Есть красное вино, – отозвался я.
– Какое? – спросил Пенкин.
– Ахашени, – назвал я.
— О! – с уважением поднял палец вверх Пенкин. – Кому нужен этот морс! А покрепче?
– Покрепче нету, – признался я.
– Слушайте, – придвинулся ко мне вместе с креслом Пенкин. – Вы голубой?
– Нет. А что? Почему вы решили?
– Пьете вино, а водки нет.
– А у вас есть?
– У меня тоже нет.
– Стало быть, вы тоже голубой?
– Уважаю логику, – поднял вверх указательный палец Пенкин. – Я все выпил, и теперь до следующей остановки в большом городе. А вы не выпивали. Я наблюдал за вами.
– Профессионал.
– Вы?
– Вы.
– В смысле