– Ещё ничего не известно. Она в реанимации. Посмотрим, как пройдёт ночь.
Это было неутешительно. На следующий день я передал в реанимацию Юле записку и фрукты. Врач сказала, что состояние стабильное и скоро Юлю переведут в палату. Казалось бы, операция прошла успешно. То, что в голове Юля ощущала тяжесть, нам объяснили остаточным явлением наркоза. Но это состояние почему-то не проходило целых два года. Следовало придти на контрольную проверку в институт через три месяца, но врачи об этом ничего не сказали, а запись в выписном эпикризе мы не поняли, думая, что всё там написано для лечащего врача в поликлинике.
Сам Ахмедович не пожелал со мной встретиться после операции, Когда я заглядывал в его кабинет, он говорил, что занят, а потом сбегал, поэтому коньяк, конфеты и книги, которые я принёс в качестве благодарности, пришлось оставить в ординаторской и попросить передать шефу.
В поликлинике по месту нашего жительства, хоть и взяли копию выписного эпикриза, но тоже ничего не сказали о том, что надо снова обратиться к врачам больницы для контрольной проверки. Юля жаловалась на тяжесть в голове, на то, что ослабла память. А я, пытаясь её успокоить, говорил, что любой человек забывает порой, что сказал и зачем пришёл. Врачи выписывали то одно лекарство, то другое.
Мы продолжали каждый вечер в любую погоду выходить на прогулку. Нам постоянно встречались одни и те же бегуны, которые, как и мы, не боялись ни дождя, ни снега, выполняя свою ежедневную норму бега. В хорошую погоду гуляющих было много. Тут тебе и на велосипедах, и на роликовых коньках, и мамы с колясками, и целующиеся парочки влюблённых, и рыбаки с удочками и рамочными сетками. Больше всего нам нравилось выходить в ненастную погоду, когда набережная на километр впереди оказывалась совершенно пустынной, и мы единственные шли, пригибаясь, навстречу ветру, обходя лужи и никого не встречая на своём пути. Нас охватывало тогда чувство гордости, что вот, мол, мы какие стойкие: никто не решается, а мы идём.
Как правило, я ходил, молча, продумывая очередную статью, которую собирался написать. Юля что-то рассказывала. Я её никогда не прерывал. Но однажды она была чем-то рассержена и даже выпустила мою руку из своей. Это случалось с нею крайне редко. Я обычно при этом замыкался и долго с нею не разговаривал, думая с горечью, что вот, мол, я всё для неё делаю, а она позволяет себе повышенным тоном разговаривать. Так было и в этот раз. Но это, скорее всего, было связано с её плохим состоянием. Однако через несколько минут она снова взяла меня под руку и проговорила:
– Я резко с тобой разговаривала. Извини,