– Зачем ты пришёл ко мне, сын мой? – спросил Виктор V.
Слова, неоднократно звучавшие в этом чертоге, молвил в ответ Крун:
– Пришёл, чтобы молить тебя, Божественный, о покровительстве.
– Достоин ли ты его, сын мой?
– О том ведают лишь боги.
– Ты веруешь в богов, сын мой?
– Да, Божественный, – ответил Крун и, вызывая из памяти заученные им слова и образы, перечислил имена и титулы всех двенадцати аватаров, в которых надлежит веровать честному аколиту Содружества.
– Да будет так, – произнёс август. – Высокие Боги благословляют тебя на святое служение Истинной Вере, сын мой. Готов ли ты принести мне Клятву Верности?
– Готов, Божественный, – молвил Крун, и тут его голос, до этого сильный и твёрдый, дрогнул. – Я готов сделать это, Божественный.
Последняя фраза выходила за рамки протокола: аморийцы, практичный и прагматичный народ, не признавали искренности повторений. Княгиня София, внимательно следившая за церемонией, чуть нахмурила брови. Слишком многое она поставила на этот день и этого нового федерата, слишком старалась, предусматривая каждую деталь, каждое слово, каждый звук, каждый жест, чтобы теперь потерять достигнутое из-за нелепой протокольной ошибки. Быстрым взглядом она обежала Зал и, не усмотрев ничего опасного в лицах присутствующих, подумала: «Он готов – и он сделает это. Всё идет по плану».
– Говори же, сын мой, – повелел август.
Когда родился Крун, Виктор V Фортунат уже тринадцать лет восседал на Божественном Престоле. Через несколько дней, а именно девятнадцатого октября, Владыке Ойкумены исполнится семьдесят шесть лет.
– Именем Творца-Пантократора и всех великих аватаров, клянусь служить верой и правдой Божественному Престолу в Темисии, признавая волю Повелителя и Господина моего как Священную Волю Творца-Пантократора и всех великих аватаров; клянусь повиноваться правительству Божественного Величества и служить Богохранимой Империи как верный её федерат; призываю богов в свидетели искренности моей клятвы, – сказал Крун.
«Молодец. Sic et simpliciter!2», – подумала София Юстина и, испытывая гордость за проделанную работу, впервые позволила себе улыбнуться.
В тот же момент, впрочем, она укорила себя за слабость, потому что князь и сенатор Корнелий Марцеллин, её дядя по матери, удивительным образом умудрявшийся смотреть и на Круна, и на свою племянницу, шепнул ей на ухо, с неподражаемым своим сарказмом:
– Plaudite, amici, finita est comoedia: consummatum est!3