Страх не тая, воротился в село.
Как уж вернулся? Тут умер он скоро:
Не били, но сердце его подвело.
А Журавлева совсем, видно, взяли.
Его ненавидели. Вместе с детьми,
Каких на селе в эту пору сыскали
(Кроме дочки – Тамары), в тюрьму увезли.
Донос был. Его стало жалко Матвею
Пуще других. Не что сват. Вспоминал,
Как ночью на двор он пришел к Алексею,
Как тот говорил с ним и как не преда́л.
Хороший ведь был человек! Деловитый!
Недаром дружили их семьи потом.
В селе удивлялись тому неприкрыто,
Хотя рассказал всё Матвей о былом.
«Дружить с Журавлевым? Последнее дело!» –
Считала молва. Об аресте узнав,
Село, словно улей пчелиный, гудело,
Радостью злобной страх первый поправ.
«Ну, наконец-то! Теперь коммунисты
Уж не ошиблись! Они кулаки!» –
Слышал Матвей. Раз вступился речисто:
«Они работяги. А вы – дураки!» –
«Родня твоя! Только за то защищаешь!
От вражьего отпрыска внука небось
(Дочь с месяц как отда́л) уже ожидаешь?» –
Звучала в словах говорившего злость.
«Когда внуков дать, жизнь сама разберется.
Никто не указ тут, – Матвей отвечал. –
А говорю что на сердце придется:
Я на достаток чужой не серчал.
И не завидовал. И о доносы
Не замарал рук». Стекался народ
Послушать его на базарную площадь.
При всех говорил Матвей. Важно ль, что́ ждет?
Какой-то азарт охватил его даже –
Сказать всё. Успеть. Ощущал он себя
Вновь агитатором: «Это не важно,
Слыла ли богатой в округе семья.
Все мы крестьяне, все мы трудились.
И Журавлевы не меньше иных!
Крестьяне друг с другом напрасно схватились.
Один только враг у людей трудовых –
Капиталисты заморские. Это
Они коммунизм уничтожат легко,
Они подлецами ославят по свету,
Коли в доносы уйдем глубоко.
Мало ль уже мы людей потеряли
В гражданскую? Может быть, помните вы,
За лучшую жизнь люди кровь проливали,
За то, чтоб все стали правами равны?!
А нынче? Позор!..» – Даже плюнуть хотелось
Матвею в запале. Себя удержал.
Скоро в ответ на подобную смелость
Арест бела дня средь его ожидал.
Кто-то донес. Ну, ему не впервые
Быть арестованным. О́бнял Матвей
Стешу – и в путь. Чем аресты иные,
Этот всех больше был сердцу страшней.
С первой минуты серьезней казался
Былых злоключений, спокойно хотя,
Страх утаив свой, он с виду держался.
Камера тесной и душной была.
Много народу. Прилег где-то с краю.
Быстро стемнело. Холодная ночь,
Теменью долгой пугающе злая,
Едва ль от боязни способна помочь.
Проснулся