– Тони никогда не говорил о своем прошлом, – сказала я. – Какие бы тайны он ни хранил, он хранил их и от меня.
Кэрол отвела взгляд.
– Знаешь, Одри, если бы мы познакомились при иных обстоятельствах, то могли бы подружиться.
Я натянуто улыбнулась, понимая, что в ней говорит горе. Мы с Кэрол Джармен слишком разные и по отношению друг к другу можем быть только чужими людьми. Мы вращаемся в разных кругах, вышли из разных миров. Она была сдержанной, элегантной, красивой и наслаждалась образом жизни, о котором я могла только мечтать. Если бы не Тони, наши дорожки никогда бы не пересеклись.
Из висевшей на плече сумки Кэрол достала маленький, завернутый в ткань пакет.
– Вот что было среди его вещей. Я подумала, что ты захотела бы это иметь.
Я сразу же узнала шарф, который Тони привез из поездки в Италию, когда в первый раз летал на Венецианскую биеннале. В него было завернуто стеклянное пресс-папье из Мурано с замурованной в середине бабочкой цвета электрик.
– Спасибо.
Я ощутила прилив тепла. Сжав этот прохладный твердый предмет, я перенеслась в те дни, когда мы с Тони были счастливы.
– Возможно, больше мы не увидимся, – сказала Кэрол, – поэтому лучше ты услышишь это сейчас от меня, а не от адвоката.
Я оторвала взгляд от пресс-папье, все еще взволнованная радостными, но с оттенком горечи воспоминаниями.
– Услышу от тебя?..
– Тони оставил распоряжение о продаже дома в Альберт-Парке. Мне очень неприятно это говорить, Одри, но тебе придется освободить его в течение двадцати восьми дней. Я не стану выгонять вас, если вам потребуется больше времени… но мне бы хотелось как можно скорее его немного обновить и выставить на продажу.
Эта новость меня огорошила.
– В течение двадцати восьми дней?
– Не волнуйся. Тони даже не думал оставлять вас бездомными. Вы с Бронвен будете хорошо обеспечены, – загадочно добавила она. Вроде бы хотела сказать что-то еще, но лишь быстро пожала мою руку, потом круто повернулась и заспешила вниз по склону холма.
Когда Кэрол спустилась, друзья собрались вокруг нее; некоторые из них украдкой взглянули на меня. Затем ее торопливо сопроводили к веренице ожидавших автомобилей, где она нырнула в блестящий «Мерседес» и уехала.
Двадцать восемь дней.
Я крепко сжала пресс-папье. Тони никогда не рассказывал мне о своем прошлом, и его упрямое нежелание говорить о нем всегда обижало, словно он не считал меня достойной своего доверия. Теперь, сердито глядя на вершину холма, я ощутила груз обиды из-за его молчания, бередя во мне все старые сомнения и неуверенность. В тот момент мне ничего так не хотелось, как вернуться на холм и швырнуть пресс-папье в могилу – в качестве последнего горького прощания. Но снова пошел дождь. Земля промокла, и склон казался скользким.
Я сунула сверток в карман. При жизни Тони не принес мне ничего, кроме проблем; теперь, когда он умер,