Куда подевался Родослав, я так и не разглядел. Толпища такая, что не поймёшь, кто где. Я задумчиво почесал затылок: как тут протолкнуться поближе? А песельники, слышу, уже на дудках играют. Эх, была не была, попробую влезть! Это только взрослым и растяпам кажется, что в толпе протиснуться невозможно. Я-то умею: не раз толкался на Рязанском торжище, когда отправлял меня Капуста помочь стряпухам принести съестное. Тут всё просто, только надо знать – как!
Я подошёл к толпе и осторожно вклинился плечом между рыжим мужичонкой и нарядной молодой барыней с годовалым малышом на руках. Мужичонка только вздрогнул, когда я слегка оттеснил его в сторону. Тут ведь тоже надо соображать, кого можно оттолкнуть, а от кого за это и по шее получишь. Миг – и вот уже мужичонка с барыней позади, а я осторожно пробираюсь дальше.
Времени-то прошло всего ничего, а я уже протиснулся в первые ряды. Впритык стоял какой-то очень толстый дядька среднего роста. По одежде – богатый иноземный купец. Но мне всё равно, купец не купец, а смотреть не мешай! А песельники, которых было двое, между тем продолжали представление.
Эй, народ честной,
Не проходи, постой!
Для маленькой Марфушки
Не пожалей полушки,
А для полосатого Сенечки
Серебряной денежки!
Тут же рядом Марфушка – дворняга, наряженная в сарафан, с повязанным поверх ушей платочком – стояла смирнёхонько на задних лапах и слабо потявкивала, убеждая зрителей не пожалеть для неё полушки. А полосатый Сенечка – огромный лохматый кот бело-рыжей масти, облачённый в какие-то ремки[16], отдалённо напоминающие крестьянскую рубаху, лежал, свернувшись клубком, и, наплевав на причитания скомороха, только щурился во все стороны и даже не мяукал.
Видя, что рязанцы не очень-то спешат кидать монеты Сенечке и Марфушке, песельники решили показать кое-что поинтереснее. Один из них закричал тонким голосом:
– А ну народ, расступись!
После чего прошёлся по кругу колесом, встал посреди свободной площадки и начал гнусавить, в то время как второй подыгрывал ему на дудке:
Из-за Волги кума в решете приплыла,
Веретёнами гребла, юбкой парусила.
Заколола воробья в четыре ножа,
Положила воробья в четыре котла,
Разложила воробья на двенадцать блюд.
Ну и дальше всё в том же духе. Кто-то смеялся, некоторые кидали мелкие медные монеты. Видно, скудный ручеёк денег подстегнул певца, и он продолжил с бо́льшим воодушевлением:
Княже мой, господине!
Лучше бы у тебя пити воду, нежели у боярина мёд.
Княже мой, господине!
Лучше бы из твоей руки печён воробей взял.
Народ загомонил. Бояр многие недолюбливали. Песельники знали, над кем можно глумиться, а над кем нельзя: себе дороже будет. За всё представление ни одной шутки про Олега Рязанского,