За это время все семнадцать новых рекрутов были ощупаны и измерены. Никаких записей, как до войны в больничках, не делалось, да и вообще Димон не был уверен, что вся процедура не пустая формальность. Из врачебных инструментов тут были только скальпели и стетоскопы, из материалов – застиранные желтые бинты, бутылки спирта и какие-то мази. Но после общения с грубыми мужиками, каждый из которых или головы режет, или людей живьем жжет, попасть в такой цветник было просто отдыхом. Как ему показалось, бабенки были совсем не забитые, а по-своему даже раскованные. Они хихикали и строили глазки.
– Да на них клейма негде ставить, – выразил общее мнение Никифоров-старший, когда последний из будущих бойцов покинул медицинскую палатку.
По сравнению с заморенными женщинами деревни эти девки выглядели куда как аппетитнее. Хотя особо губу раскатывать не стоило – охотников до них должно было быть много и среди самой орды. Примерно по пятнадцать человек на одну.
Они очень скоро поняли, что правы. По всему лагерю поднялся пронзительный, режущий уши звон. Такой звук могли издавать только динамики громкоговорителя, один из которых они видели на столбе. Бойцы разных подразделений, даже «чушки» Шонхора, бросали работу и вскакивали со своих мест.
Отовсюду к палатке медичек стекались мужики, потные, раскрасневшиеся, гогочущие, матерящиеся… Мат этот не был связан с ненавистью, а возвращался к своему исходному значению – связанному с размножением и встречей мужского и женского начала.
Они уже явно были перевозбуждены – и на глазах обалдевших добровольцев тут и там вспыхивали свары и драки, которые начинались с толчков в грудь и заканчивались разбитыми рожами. Дерущихся с трудом разнимали их товарищи. А ведь они еще даже не дошли до палатки!
– Ну все, Генерал ждет, – объявил Упырь. – Остальные пусть тут перекантуются.
– А где наша палатка? – спросил Окурок. – Мне надо оставить бойцов, чтоб не потерялись в этом бардаке. И оружие? Наше осталось в караулке на блокпосту.
Он заметил, что его товарищи сами не прочь попытать счастья и присоединиться к гульбищу, да и попробовать плов тоже хотят. Привычка жрать впрок давно выработалась у всех, кто выжил. Сам же он хотел застолбить место для размещения общей поклажи. Иначе потом концов не найдешь – ноги приделают. Крестьянской смекалкой он догадался, что ордынское – это ничье. А твое – это то, что принадлежит тебе и тем, кому ты можешь доверять. Оружие могут другое и не выдать, да и шмотки Шонхора надо поберечь. Новых не даст.
– Палатка? Вот она, прошу, – Петруха указал ему на какие-то тюки, которые на их глазах