Эшафот забвения. Виктория Платова

на площадке, съемочная группа разбрелась по павильону, как стадо коров, потерявшее пастуха. У пятачка возле камеры жалась только одна дисциплинированная корова, или скорее теленок, – исполнитель главной мужской роли Володя Чернышов. Его присутствие на ночной смене было совершенно необязательным. Но он остался – пока на площадке был Братны, Чернышов не мог уйти никуда. С самого начала съемок он страдал синдромом всех новичков в кино – страстной влюбленностью в режиссера, взявшего его на роль. Это было совсем иное чувство, чем страсть, которую испытывала к Братны Леночка Ганькевич, но не менее сильное. И это чувство не создавало никаких дополнительных проблем. Братны мог приказать Чернышову сделать в кадре все, что угодно, – вскрыть себе вены, выброситься из окна, изнасиловать героиню и всех подруг героини, – и Чернышов сделал бы это. «Испепеляющая страсть всегда безнравственна, иначе она не была бы страстью», – любил шутить Братны по этому поводу. Пожалуй, если бы режиссер захотел, у перспективного, легко внушаемого актера открылись бы стигмы…

      …При виде такого наплевательского отношения к делу едва успокоившийся Анджей завелся снова:

      – Что же это за подонки, мать твою, ни на кого нельзя положиться! – Он пинком согнал с режиссерского кресла прикорнувшего там второго оператора Антошу Кузьмина.

      – Пожалей ребят, Анджей. Вторая смена подряд… Все устали. – Я помогла безответному Антоше подняться.

      Кузьмин потирал ушибленный зад, но вступить в открытую полемику с мэтром так и не решился.

      – Мне плевать, что все устали. Мне плевать, что все устали, когда речь идет о моем кино. Если через десять минут они не будут на своих местах…

      – Они будут на своих местах, ведь ты уже пришел.

      – Держи карман шире. Пойду собирать этих болванов.

      Анджей исчез тогда, когда к площадке стала подтягиваться группа. Через десять минут большая часть тунеядцев и отступников действительно была в сборе.

      Ко мне подсела Ирэн с выражением вселенской скорби на лице.

      – Ты не знаешь, кто в гримерке? – спросила она.

      – Старуха. Отдыхает, приходит в себя и собирается с силами. А что?

      – Я забыла кассету. Оставила прямо на столе. Наконец-то купила «Пурпурную розу Каира»… Лицензионная. Несколько лет за ней гонялась, а когда он был по телевизору, так и не смогла записать… Эта тварь, мой бывший муж… Он бы меня убил. Господи, какая я была дура! Ты видела этот фильм?

      – Не имела счастья. – Сейчас начнется та же волынка.

      – Ты с ума сошла! Фильм старый, но потрясающий сюжет. – Ирэн вцепилась в меня мертвой хваткой, я была свежачком, не посвященным в интеллектуальные построения Вуди Аллена. – Миа Фарроу, бедняжка, влюбляется в киногероя, это такая тихая страсть… Тихая и испепеляющая, прямо кровь в жилах стынет… И он сходит к ней с экрана, он оживает, боже мой, у меня сердце готово из груди выскочить!.. Это так тонко, так умно…

      – Потрясающе, – протянула я: только бы отвязаться.

      – И, представляешь, идиотка, забыла ее в гримерке, непростительная