ветра. Про остальное – неинтересно
говорить с собой. Всегда выживет лишь молчанье,
пауза между букв – это ли не обещанье
возведения Вавилонской Новой
шашни со смертью своей. К покрову
оледенеет слог. Ожидание дольше смысла:
то шиза всколыхнула, то в козе молоко прокисло.
Подышав на ладонь пустотелой и карей синицы,
накалякай письмо и – бутылочной почтой из Вологды, Ниццы,
Копенгагена, Мехико, катарсиса, паранои,
любого из Ч. Нарисую ноль и
зачеркну крестом. Еще один год из дыма
моего очага вылетает голубкой к Богу или Рима
инфаркту. Разные вещи – впиши в эклогу —
полувнятицу, вздор. Мои недосдохшие пальцы
свяжут из пустоты пустоту, уравняв наши шансы
в обретении засухи снежной. Облака выткут нити
побережье забинтовать пургой. И куда бы от прыти
задеваться ребенку, юнцу с бестолковых окраин
языка, если линия со всех сторон! Постоянен
угол взгляда при столкновенье со страхом встречи
себе подобного в полой пустыне. Резче
квадрат черной дыры, съедающей все предметы
иероглифа, клинопись календаря. Омерты —
закон превыше нас, потому что ДО – он.
Спи, моя Пятница, завтра – четверг и кокон
кожный поджарит краткая вечность. Быть бы проще:
сгорать и дышать длиннее – писать короче.
Агорафобия
Гнусная страна расставляет птенцов по местам.
Маленький фюрер греет руки в ширинке. «Я – сам»
прежде, чем взять окончательный взлет с железной руки,
верещит воробей, и с тем отлетает. Крюки
вбиты заранее в потолок, кукле – гвозди – в глаза,
любовники – светом – в постель. У дрозда —
снова – подкидыши, снова – простор и тоска,
когда простор запоет – оторопь от голоска
его, дрожь в коленях, и выпь – у глазка
в каменный вещмешок – дневует – его волоска
не надорвать голосом – только собой. Звезда
опустилась – замерзшим в сосульке младенцем – на провода.
«Каждой женщине свойственно плакать – пока она есть …»
Каждой женщине свойственно плакать – пока она есть —
контрабандой разрывов пасхальных хлопушек, петард.
Нам невнятица станет спасеньем, в котором п…ц —
тоже выход (ремарка. улыбка). Тошнотный полуночный Сартр,
не дыши и не двигайся – черный китай и великий могол
починают движенье, гнилыми зубами бутылку открыв —
починяющий примус сантехник все сделает, в пол
устремляя своей Хуанхе желтоцветный разлив.
Так разносит портвейн свои вести, так плачут чтоб жить,
так калечат тепло, так стоят одноного, глазеют с балкона на бога,
собираются тряпки и тело, которое шить,
не найти,