Бедота с улицы, будто услышав слова Шадека, подхватил:
– Ибо сказано в Преданиях: «Всякий маг должен осознанно прийти к пониманию своего назначения и не годится наставлять его рьяно. Ибо тот, кто действует по принуждению, не отдает себя от души и всегда несчастен. И лишь тот, кто выстрадал свой путь и желает его, не отступится ни перед чем и не свернет с дороги»!
– Как вы достали, – сказал Шадек забору, за которым вещал Бедота. – Шесть лет не было в Школе спасенья от этого нудежа, теперь здесь начинается!
– Молодые они еще, – продолжал жрец, – жизнью не битые, чужой боли не разумеющие. То ненадолго. Дорога их быстро изменит, ибо поймут, какой дар держат в руках.
– Что не битые – это верно, – послышался густой бас головы. – Поучить бы надобно.
– Ты, Ухач, за своими грехами следи, о чужих не суди, – строго ответил Бедота. – Без всякой меры ты хмельному обрадован, а что в Преданиях сказано про это?
– Сказано, что всякий любитель чрезмерных жизненных сладостей будет в посмертии мучим в речке медовой, дабы сладость ему опротивела, – как по писаному отчеканил Ухач. – Только где ж чрезмерность? Это так, сластишка. Самая крохотка в жизни-то нашей, что горше полыни.
Кинфер что-то буркнул, раздраженно затер нарисованное и тут же начал заново.
– Опять не туда заехали, – послышался из-за забора третий голос, и еще два десятка других согласно загудели, – маги, сласти, хмель – это все подождет, не сбежит. Ты скажи, Ухач, как поступить с призорцами. Никто свою скотину в жертву давать не хочет, а только дальше жить так не можна. Тебя ждали, чтоб рассудиться, договориться, к порядку прийти. Вот ты приехал – и где он, порядок?
Тут же встряли несколько женских голосов. Каждая селянка объясняла, отчего именно ее козу никак нельзя приносить в жертву и почему всему селу от этого только хуже станет. Голоса становились громче, визгливей, заглушали друг друга и набирали постепенно такой страсти, что становилось ясно: дело идет к применению самых убедительных доводов – выдергу кос.
В ближайших дворах оживились собаки, неуверенно пытались подвывать.
– Они наводят на меня глубокую тоску, – заявил Кинфер, забросил свою веточку в заросли малины у маленькой беленой хаты и разлегся на яблоневом стволе, закинув руки за голову. – Слышишь, что орут? Козу не дадут, теленка не позволят, да пусть этот водник, да чтоб тому лешему… И заметь: не прошло еще и полдня, как эти самые люди ходили бледными, смотрели на нас большими печальными глазищами, а призорцев упоминали исключительно придушенным шепотом. Скажи, Шадек, как с ними можно договориться, если у них в головах такой кисель? Или у призорцев тоже кисель?
– Да все они тут хороши, – отмахнулся Шадек и принялся чесать собаку за ушами. – Ты как знаешь, а я утром дальше поеду. Не договорятся – да и демонова матерь с ними. Не хочу ничего знать, пусть их