Я не поехал на другие бастионы, потому что уже вечерело.
Мы возвратились в город совсем впотьмах. У Зорина собирались на вылазку против карантина, чтобы взглянуть на новую батарею, а если удастся, так и заклепать пушки. Также хотели завалить какой-то колодезь. Матрос, ординарец Зорина, обыкновенно ходивший со мной, пришел проситься на вылазку; но его не пустили, сказав, что ничего не будет, и в самом деле ничего не было по причине ясной ночи.
На другой день, часу в девятом утра, я отправился к Нахимову и застал его уже одетым и готовым куда-то ехать. Он хотел, однако, чтобы я посидел несколько. Говорили, конечно, о Севастополе.
Он велел адъютанту свозить меня на корабль и потом у него обедать, в 12 часов, но предупредил, что у него постное. Мы полетели на гичке в шесть весел и остановились под громадой трехдечного корабля «Великий князь Константин». Надо было взбираться по мудреной лестнице, или так называемому трапу, стоймя. Я не надеялся на ноги, которые еще болели от путешествия в мину, и вошел в порт – род окошка, против которого ставится орудие. Мы осмотрели все подробности. Это не корабль, а игрушка. Мне показали, между прочим, две пробитые палубы упавшею накануне ракетой. В третьей она остановилась, измявшись, как сапог. Времени было еще довольно, и мы отправились на пароход «Владимир», стоявший оттуда не больше как в версте, по-морскому – в пяти кабельтовых20. Я никогда не забуду приема добрых моряков, которым они меня почтили. Случилось, что между ними был один мой товарищ по 1-й Московской гимназии, Новиков. Он узнал меня в ту же минуту и представил своим сослуживцам. Через миг я был между товарищами, как будто бы все они вместе со мной учились. Мы пошли по пароходу. Известно, что им взят с бою турецкий пароход «Перваз-Бахри»21. Я видел много вещей: взятых оттуда. После осмотра явилась закуска: устрицы, свежее сливочное масло, какого не найти в городе ни за какие деньги; но моряки знают «где раки зимуют». В светлой просторной каюте с прекрасною мебелью, в тепле я забыл, что под нами волны… не хотелось уходить; речи кипели. Но склянка пробила восемь, по-нашему, сухопутному, – двенадцать. Надо было ехать против ветра две версты. Я вырвался из объятий новых друзей, и гичка полетела… Адмирал ожидал нас, и мы сейчас же сели обедать.
Вечером и ночью этого дня не было вовсе стрельбы. Зато поднялась сильная поутру на другой день. Я не ходил никуда до обеда и сидел под окном, смотря на бродивших кучами греческих волонтеров, которые только что прибыли из Евпатории. Говорят, они дрались