– Взгляните на эти два черных бриллианта, – сказал ювелир. – Они из самых крупных и почти не поддаются обработке, потому что на свете нет ничего тверже их… Этот розоватый камень – тоже бриллиант, как и вон тот зеленый, который нередко принимают за изумруд. Китаец Кирога предлагал мне за него шесть тысяч песо; хотел преподнести его одной весьма влиятельной даме… Но самые дорогие бриллианты не зеленые, а голубые.
И он отобрал три не очень крупных, но массивных и безупречно ограненных камня с голубоватым отливом.
– Хотя они мельче зеленого, – продолжал Симон, – но стоят вдвое дороже. Посмотрите на этот, самый маленький из трех – в нем не больше двух каратов, а он обошелся мне в двадцать тысяч песо, и меньше, чем за тридцать, я его не отдам. Чтобы достать его, я ездил чуть не на край света. А этот, из россыпей Голконды[49], весит три с половиной карата, и цена ему – свыше семидесяти тысяч. Позавчера я получил письмо от вице-короля Индии, он согласен заплатить за него двенадцать тысяч фунтов стерлингов.
Этот человек, владевший несметными сокровищами и говоривший о них так просто и непринужденно, внушал собравшимся невольное почтение. Синанг несколько раз щелкнула языком, но мать уже не щипала ее, – то ли сама была ошеломлена, то ли решила, что такой богач не запросит лишних пяти песо из-за неосторожного восклицания. Все не сводили глаз с камней, но никто не осмеливался их потрогать – изумление заглушило любопытство. Кабесанг Талес смотрел через окно на поля и думал, что, будь у него один бриллиант, пусть самый крохотный, он мог бы выкупить дочь, сохранить дом и, кто знает, даже приобрести другое поле… О боже, трудно поверить, что один из этих камешков стоит больше, чем кров для семьи, чем счастье девушки, чем спокойствие старца на склоне дней!
А Симон тем временем, будто угадывая его мысли, говорил столпившимся вокруг стола людям:
– Не правда ли, странно, что за один из этих голубых камешков, таких чистых, словно это осколки небесного свода, за один такой камешек, вовремя подаренный, некий человек добился изгнания своего врага, отца семейства, которого обвинили в подстрекательстве к бунту… А другой камешек, не крупней первого, но красный, как кровь сердца, как жажда мести, и сверкающий, как слезы сирот, вернул изгнаннику свободу, вернул отца детям, мужа жене, и целая семья избегла горестной участи.
Он постучал пальцами по сундучку и на плохом тагальском языке прибавил:
– Здесь у меня, как в сумке лекаря, жизнь и смерть, яд и противоядие; этой горсткой камней я могу потопить в море слез всех обитателей Филиппин!
Ужас изобразился на лицах присутствующих, все понимали, что он говорит правду. Голос Симона звучал угрожающе, и чудилось, зловещие молнии вспыхивают за синими стеклами его очков.
Затем, как бы желая ослабить впечатление, произведенное его камнями на этих простодушных