– Неправду говорю, Витёк едва колыхнулся, он и помог, закрыл тебя от них.
Я неожиданно успокоилась, оледенение уже почти охватившее весь организм, отступило, и сквозь ещё сжатые зубы получился только хриплый шёпот:
– Он раньше всех отказался… от живой крови…
– Верно поняла, верно, лебёдушка наша, всё сразу осознала.
Фиса погладила меня по простыне, укутавшей тело с травами, и призналась:
– Я тут о королеве-то повыспрашивала, так вот, легшее ей было, сильно легшее, чем тебе, золотая моя. Таким путём ты первая идёшь, все камни да сучки, что на дороге лежат сама вынуждена обходить, да ноги об них резать.
– Как это… ей легче? Она самая первая выжила…
– Выжила, знамо дело, своё страдание получила, показала, что возможно закон обойти, а может и вправду поменять смогла, закон-то. Только муж ейный сто лет к встрече с ней готовился, изводил в себе зверя, кровушку как капли принимал, чтобы только в живых остаться, да силу сохранить. Мечтой она уже была, ещё не родилась, королева-то, а он о ней уже думал да ждал, мать ему предрекла такую судьбу, вот он и готовился. И полюбила королева его с первой встречи, с взгляда синего.
Я представила Глеба – оказалось, помню, хотя и плохо понимала в тот момент, что делаю, действительно – глаза такие синие-синие, очень уверенный взгляд.
– А на Амира я упала, старая разведёнка.
– Так и королева-то не девица юная, твоего возраста.
– Она… а глаза такие молодые…
– Ну, коли ты не лежишь тряпкой, тоже глазки сверкают, молодым только позавидовать.
– Амир её любит…
Такого смеха я у Фисы ещё не слышала, тихий ехидный смешок ведьмы, говорящей о своём извечном враге, даже мороз прошёл по коже:
– Рина, да он тогда не то, что любить, мысли в голове собрать не мог, только воинское и осталось: как бы выжить, да врагов перебить. Оно, конечно, тряхнуть тряхнула, ничего супротив не скажу, сильна королева женским чутьём, да и с иродами научилась к тому времени обращаться. Не ревнуй, ты ему сердце разбередила, вошла в него да кусаешь, не даёшь заново застыть, характером своим да любовью безоглядной. Оно кровоточит теперь, страхов да боли много, а он – вождь, бояться не умеет, да и ирод тоже страха не знал, за тебя цепляется, руками за тело белое… Рина, Рина, Рина, токмо тебя и зовёт каждую минуту, хоть и глаз грозный, да слово на губах замерзает…
– Он меня зовёт…
– Зовёт, милая, зовёт, только ты его своими ручками да глазками и держишь, посмотришь на него, у него сердце петь сразу начинает. Потому эта… Анна и смогла дело своё чёрное сотворить, ежели бы у них остался иродов холодный, бездушный комок заместо сердца, то ничего она не сделала, нечему было бы волноваться. Ломает их, нутро ломает, а отвернёшься, испугаешься…
– Я не боюсь! Разверни меня!
Фиса сразу улыбнулась своей обычной