Арбат, все реки шел дождь…
Разбудил меня дождь. Он моросил, и все расплывалось и плыло, тонуло и барахталось в этом сером дождике. Было влажно, холодновато, ныла спина, и ужасно хотелось по-маленькому. На часах было – 5.45 утра.
Я собрала спальник и поплелась на улицу. Чтобы найти туалет в центре города, мне потребовалась около получаса. Мой туалет был во дворах старого Арбата в кустах, неподалеку от песочницы и спящего на лавке бомжа. Выйдя оттуда, я испытала невыразимое блаженство и счастье.
Погуляв еще минут 30 по дворам, и сменив чувство просветления на дикое желание выпить чашку горячего чая и что-нибудь съесть, я вышла на Центральный Арбат. Он был еще почти пуст – ни прохожих, ни художников и торговцев с матрешками, ни бомжей. Я прошла его целиком в одну сторону до принцессы «Турандот», наблюдая, как утреннее солнце красит стенки домов в розовый цвет и читая сама себе:
Здесь тепло, розовато, влажно,
Город заспан как детские щеки,
На кирпично-красных площадках
Бьют пожарные струи фонтаны
А подстриженные газоны
размалеваны тенью и солнцем.
С этими стихами поэта Давида Самойлова нас познакомили в ШЮЖе – школе юного журналиста – Молчалин и Денисов. Это были удивительные люди и удивительное время.
Мне – 16. Я ехала в метро, раздумывая, куда поступать – на журфак или на психфак МГУ и тут случайно встретила Ольгу, с которой мы учились вместе в музыкальной школе и один раз даже подрались в раздевалке пакетами от сменки.
Она уже к этому времени вовсю готовилась к поступлению на журфак и голосом старшей сказала: «Конечно, на журфак. Иди в ШЮЖ!»
– Что это?
– Поехали со мной.
Я поехала с ней, впервые увидела памятник Ломоносову, у которого выпивали и курили журфаковцы, затем мы поднялись на третий этаж. Ольга открыла аудиторию и я замерла… На стульях, на полу, в проходах сидело человек 50 моего возраста. И все они, как по команде, повернули голову в мою сторону. «Проходи, проходи», – поманил меня рукой один из двух лекторов у доски, кто держал в напряжении всех этих подростков.
Он был высокий, стройный, с длинными черными волосами и тонкими пальцами пианиста, и так интересно рассказывал певучим глубоким голосом, что в тот же вечер я в него влюбилась. И еще влюбилась в эти занятия и в эту аудиторию, где сидело столько интересных молодых людей и девушек.
Второй, чуть полноватый, с белокурыми длинными волосами, набок спадающими на лоб, которые он беспрестанно поправлял рукой с фенечками, не обладал таким даром оратора.