Война. Мама сама устроилась в санаторий. Москва опустела, голодали все, и санатории и больницы были свободны. После бомбежки санаторий эвакуировали на пароходе вниз по Волге. Мама писала, что вот уже два месяца едет, как на курорте. Потом пошли письма из Казани. Я нашла знакомых и через них посылала матери передачи. Жалованье мое 800 рублей; из них 200 – матери. В то время на них можно было купить 100 грамм масла, 400 грамм хлеба, 20 кусков сахара – вот и все.
В Казани ее посещала моя подруга В.Н. Маме семьдесят девять лет, питание в санатории – лапша на воде и зоо грамм хлеба. Она пишет: «Вот кончится война, я приеду к тебе и буду с тобой жить. Я теперь стала другая, я молюсь Богу о вас».
В Москве холод, голод, бомбежки. Я поехала к больному отцу. Наступала Пасха, а выехать не удавалось, не было машины. Иду к заутрене 4–5 апреля в восемь часов. Вдруг власти дали разрешение на службу в двенадцать часов ночи. Четыре часа в церкви ожидали все и я. Читали Деяния апостолов, про обращение Павла. В полночь объявили крестный ход, но без свечей – затемнение не было снято. Я не пошла, так как устала от тесноты и духоты, осталась в храме одна. В притворе диакон возгласил: «Христос воскресе!» И рядом ясно, громко моя мать сказала мне: «Христос воскресе!» Да-да, это был голос моей матери, стоявшей рядом со мной. Я была потрясена и всю заутреню стояла под впечатлением этого слухового видения. Этот голос я помнила долго. Вернулась из храма к отцу.
– Ты со мной с первым похристосовалась? – спросил он.
– Нет, папочка! Сегодня моя мать сказала мне: «Христос воскресе!» Рядом никого не было, а голос ее был слышен ясно, громко.
– Уж не умерла ли она? – охнул он.
Через неделю я вернулась в Москву и послала запрос о матери. Пришло и письмо от моей подруги В. Н., и официальное уведомление, что моя мать умерла в ночь с 4 на 5 апреля. Человек, который разрушал во мне веру в детстве, смеялся над моим мужем, моей верующей семьей, человек, которого я не любила в жизни, к которому не имела уважения, хотя и знала, что она больна… Мама, перед которой я так виновата за все, своим голосом явила мне слова «Христос воскресе!» и утвердила во мне веру в бессмертие души.
Незадолго до этого, когда мне сообщили, что мать моя ослабла и что питание плохое (а ей было почти восемьдесят лет), я тотчас же послала В.Н. телеграмму: «Сходите к маме, скажите ей, что Зоя просит прощения за все». В.Н. показала маме телеграмму. Она рассказала мне потом:
– Вышла ко мне тихая старушка. «За что она прощения просит? Написано: за все. Ну что это она?»
И мама начала расхваливать меня.
– Да не может быть, – удивлялась я. – Это не меня, а мою сестру! Ведь мама ее любила, а не меня.
– Нет, поверьте мне, она только вас хвалила. Она была слаба, но в полной памяти. Все ваши письма хранила и читала, ведь ей никто не писал, кроме вас.
Сестра и брат не писали ей и не помогали. О дети, дети! Как много было горечи в жизни, что не верится в эту последнюю сладкую