Ей хотелось мою личность осудить – сделать меня фокусником, тунеядцем. Она меня одела, она меня обула, она всех опровергла, сказала: «Их определение неправильное – правильное моё». А закалку мою выбросила. Она говорит: «Я посылаю на суд здорового человека, и пусть он доказывает на суде: то ли он закалён, то ли нет».
Меня люди хотели убить – они организованно поставили этот вопрос в жизни. Следователь сказал: «Доказывай суду – твоё будет право».
Суд состоялся в Бобринцах 9 августа 1963 года. Я от адвоката получил предупреждение, чтобы на суде не говорить, так и получилось. Я на вопросы прокурора старался не отвечать. Я их своим молчанием заставил направить меня в Москву, в институт им. Сербского. Без учёных это дело не обошлось.
Я не боялся ехать к учёным. Я своею идеей борюсь с Природой для всего земного человечества – это международное здоровье.
Меня этапом через Харьков, через тюрьму повезли. Меня не одевали, меня не прятали, я каким был, таким остался. Еду я конвоем в Москву через Бутырку. Я недаром такое вот дело переживаю, такую историю мне не забыть. За что мытарства по мукам?
Меня во второй раз принимает этот институт. Итак, они меня уже знали по истории. Там люди, профессора, с моим нездоровьем встретились, они мне помогли от своего диагноза не отказаться. Я перед ними выступал – об истине говорил, я это проходил, говорил, как анализатор этого дела.
Я им доказываю одно это, а они – своё, я им говорю «белое», а они «чёрное», они говорят «белое». Сюда людей напрасно не привозят, с ними занимаются учёные не напрасно: это их продукт – они принимали, они и отпускали. Мне сказали: «Поживёшь два годочка да подлечишься, а потом выйдешь». Я понял, что они как считали, так и считают меня больным.
Природа гнала меня дальше, она меня хранила везде и всюду. Меня стали готовить к переброске в республиканскую больницу. Чего я боялся – меня эта дорога и окружила. 16 февраля 1965 года меня отправили в это условие для изучения.
В Бутырке ж дали путёвку в Казань. Я был очень крепко этим взволнован, я ждал слова: куда попаду, то ли в республиканскую, то ли в местную. А делали всё по-тюремному: скрыто от обиженного лица, я был людьми обижен.
Меня спускают в Казань, меня туда везли принудительно, с проводником. Еду конвоем в вагоне заключённых – этого я от учёных не ожидал, чтобы они по моей болезни и моего дела в казанскую больницу отправили.
К психиатрам я приехал свердловским поездом. На дворе мороз, ниже нуля 30 градусов. Конвой казанской системы не берёт моё тело. Я сказал конвою: «Бери, не бойся! Не подведу я вас». Как же им не испугаться, ужас был перед конвоем.
В Казани есть такая больница психиатрическая, специальная, она возглавляется врачом Анной Ивановной Балашовой. В ней одиннадцать отделений.
В больнице меня обслуга такого признала – и на переделку: стричь, брить, купать. А медсестра – маленькая, рябенькая