У нас всё время кто-нибудь умирал. Не самые близкие родственники, но какие-то двоюродные сёстры моей бабушки или троюродные дядья моего отца, или даже однажды умер мой четвероюродный брат, которого я и не знал толком. Похороны наряду со свадьбами были главным развлечением в нашем городке. По крайней мере каждые две недели кого-нибудь хоронили. А частенько умиравшие подгадывали так, что успевали кончаться целыми партиями в один день, а то и в один час. Мне до сих пор не понятно это проявление стадного инстинкта. Однако, факты на лицо – во времена моего детства, да и юности, не однажды я становился свидетелем одновременных похорон десятков, если не сотен, людей. И это – без каких-либо заметных внешних причин. Не было у нас в селении ни одного мало-мальски серьёзного пожара, ни наводнения, ни землетрясения, никаких эпидемий. Люди просто как будто заранее сговаривались, когда им умереть, ну и умирали – каждый в своей койке, у себя дома – но на самом деле, словно взявшись за руки, словно цепочкой по команде прыгали с обрыва.
Я настолько привык к таким массовым заморам, что считал их чем-то совершенно нормальным. Так же к этим смертям относились и все остальные ребята. А ребят в посёлке было много – для того, чтобы достаточно долго обеспечивать такую солидную смертность, нужна ведь и солидная рождаемость. Сотрудники нашего единственного родильного дома трудились буквально не покладая рук. ЗАГС работал даже ночью – так решил глава администрации – мало ли кому и когда приспичит жениться или получать свидетельство о смерти.
Я, помнится, однажды пошёл в магазин за селёдкой, а вернувшись, узнал, что моя бабушка при смерти. В это трудно было поверить, потому что перед уходом из дома я видел её ещё вполне здоровой и по обыкновению вяжущей какой-то чулок. Бабушка лежала на спине на своей узкой кровати, в общем-то на сундуке, который ей достался по наследству от какой-то её, бабушкиной, прабабушки. Бабушка лежала, полузакрыв глаза, и очень тяжело и часто дышала. Родители стояли рядом, прижав руки к груди и сохраняя торжественное молчание. На их лицах замерло какое-то хищное ожидание – они словно готовились разорвать бабушку на куски в тот самый момент, когда та испустит дух. Мне стало не по себе, закружилась голова. Я, одетый, сел на табуретку; сумка с селёдкой оказалась рядом на полу, так что из неё протёк малоприятно пахнущий сок и коричневой струйкой стал подбираться к щели между полом и сундуком, на котором