– Пожалуй, в ней будет всего понемногу, пикантные контрасты и роковые загадки, за разгадку которых можно было бы отдать жизнь.
– Молчи! – шепнула Эвелина обратившейся к ней Натали. – Я слушаю признание в любви. Объяснитесь получше, – повернулась она к Тьерре, – и не заводите со мной слишком литературного разговора, я девушка деревенская. Скажите просто, что я такое, о чем я думаю.
– До этого дня вы ничего не любили.
– Неправда, я любила свою лошадь.
– Ага, вы согласны – только свою лошадь?
– О, моих родителей, мою семью – это естественно…
– А больше всего вы любите самое себя?
– Но вы, кажется, оскорбляете меня, а я предпочитаю комплименты, предупреждаю вас.
– Я вам их делать не буду. У вас может быть ужасная душа, отвратительный характер!
– Ты называешь это признанием в любви? – спросила Эвелину внимательно слушавшая их разговор Натали.
Эвелина расхохоталась и посмотрела Тьерре прямо в глаза.
– А я вас нахожу очаровательным; пожалуйста, продолжайте.
– Это вас забавляет? Так и должно быть. Вы знаете, что можете заставить людей страдать, и настрадаются они из-за вас немало.
– Кто же именно? Люди, достаточно безумные, чтобы полюбить меня?
– Или сказать вам об этом, – многозначительно улыбнувшись, ответил Тьерре.
– Признайся, улыбка у него хороша, – шепнула Эвелина Натали, в то время как Тьерре отвечал своему соседу слева.
– Ну вот ты и влюбилась! В глупца или в безнравственного человека! – пожала плечами Натали.
– Безнравственного? Если он влюбился в меня с первого взгляда, он относится к первой категории; если он влюбился в мою мачеху и пользуется мной как ширмой, он относится ко второй категории. Что ж, увидим!
К концу завтрака приехал Флавьен и, узнав, что все еще сидят за столом, прошел в гостиную через сад, полюбовался тем, как удачно Тьерре сумел поместить его подношение, и тихонько велел Крезу отнести подписанную им доверенность в рабочий кабинет Дютертра. Потом он пошел осматривать сады, не желая присутствовать, словно провинциал, при своем торжестве.
Торжество было полным. С одной стороны, очаровательный клавесин, на который так зарилась Эвелина, но оцененный по достоинству и Олимпией, с другой – сердечная и лестная для хозяина дома шутка с подписанной и скрепленной печатью доверенностью, которую секретарь Дютертра принес ему в гостиную. Молодому дворянину удалось показать себя в самом выгодном свете; впечатление еще усилилось, когда Крез, призванный по настоянию Тьерре, рассказал по-своему, как господин де Сож взялся угадать, что могло понравиться дамам из Пюи-Вердона.
VIII
Крез был сильно избалован, как все грумы, имеющие дело с добрыми людьми. Может быть, Эвелина чересчур принизила его, низведя до роли шута. Но он гордился этой ролью и со страшной дерзостью считал