Моя Аника. Александра Зайцева

спросила новая знакомая. – Если их постричь, станет ещё хуже, моя причёска превратиться в стог сена.

      Она тряхнула головой, и буйные локоны качнулись, задевая плечи. Потом вскинула смуглые руки, щёлкнула заколкой и ловко вернула платок на место. Я обиженно отвернулся. Люблю красоту и ненавижу, когда её прячут. А ведь люди только этим и занимаются, не понимают, что красота – это когда отличаешься от остальных. Хотят быть одинаковыми, навроде муравьёв. А несогласных затолкать подальше, в чулан или под половицу.

      Вот, например, подавленные дети. Многие считают их уродливыми, хотя не говорят об этом вслух. Такое надо скрывать, а то назовут несострадательным грубияном. То есть, надо брезговать молча. Но это очень красивые дети. Хрупкие и полупрозрачные, невесомые. Глядя на них, я думаю о подснежниках. Кто ещё осмелится настолько поверить в себя, чтобы сделать невозможное и зазеленеть в снегу? Точно не я. Нет.

      Аника тоже отличается от многих и печалится из-за этого. Вот уж горе так горе, даже смешно. Ну, было бы смешно, если бы я умел веселиться. А ей вечно кажется, что люди морщат носы, будто она прокисла. И не хотят дружить. В случае со мной или с мамой, это зря. Мама называет Анику «милая девочка», но только, когда та уходит и не может услышать. Папа вообще не называет. Когда он однажды оказался дома и застал Анику, она так съёжилась, что могла бы уместиться в моём кулаке. Это правильно. Жираф легко наступит на воробья, просто потому, что не заметит его с высоты своей громадности. К счастью, он спокойно прошествовал мимо. А ещё хорошо, что для маленькой серой птички безвредны громкие лупоглазые цикады.