Его кольнула правдоподобность, живость, кипящая ненависть этого взгляда. Кровавое суперлуние затушевали наплывшие тучи, от чего свет стал зябким, дрожащим, при нём едва ли что-то можно было видеть свою вытянутую руку, но вот глаза метиса сияли, точно молнии. И как он мог так мастерски, так скоро такое нарисовать? И до чего хотелось побежать к реке и бросить этот гадкий ком, и больше ничему и никому не подчиняться! Ком как будто ошпаривал его, прыгал сам в руках.
– Бросишь, сам упадёшь, – услышал он в голове мысль.
Да кто же это думает за меня такие глупости!!! – тряхнул он раздражённо рукой. – Не думаю я так! Не думаю! Не могу я так думать! То, что я верю в тончайшую взаимосвязь всех явлений в мире, никоим образом не опускает меня до таких суждений! Не считаю я, что если брошу, сам упаду! Но кто же подсудобливает мне такие мыслишки? Кто тешится? Неужто у меня раздвоение личности?
Несмотря на произошедшее, он почувствовал себя в полной здравости. Более того, несмотря на то, что мнительные горожане предпочитали богодельню обходить, он как будто бы плевал на все нехорошие подозрения. Ум его не мешался, как, например, вчера, когда он только узнал о смерти метиса, не мучили его странные ощущения, похожие на расщепление тела или переход в иное состояние сознание, когда вся разыгрывающаяся жизнь представляется движением кукол. И именно это ощущение здравости сбило с толку. Вот он в абсолютной трезвости засёк-таки ту руку, что подбрасывает ему каверзные мыслишки, которые обычно он принимает за свои. От этого было неприятно. Но мало-помалу, именно от ощущения, что в твоей голове может быть нечто, к тебе не относящееся, псевдо-твоё, то, что тщится выдать себя твоим, чувство здравости терялось и снова подступала некая противная пограничность: вроде ты и сам себе голова, а вроде там и заводится, точно трупный червь, нечто постороннее.
– Мысль совершенно и совершенно не индивидуальная категория! И в этом еще надо разобраться, кто думает за нас и с какой целью! – решил с вымученной лихостью художник и продолжил путь к переулку, в котором располагался нужный ему следственный отдел, хотя до прихода следователей надо было ждать несколько часов.
Нежин добрался до переулка за двадцать минут и стал ждать. Правило ему говорило, что надо ждать все часы на улице, вопреки тому, что он озяб и стучал от ночного холода и порывов северного ветра зубами. Через час такого хождения кругами он уже продрог до костей, но странное что-то грело его: «Так лучше…Вот так лучше…».
– Что лучше? – спрашивал он себя гневно.
И ему в ответ что-то блеяло тихенько: «Да вот, что ты тут мёрзнешь, лучше…Метис…метис…».
– И почему лучше? – ревел он, замечая скользкий хвостик этой мысли. – Не потому ли что мне так что-то «зачтётся»? – передразнивал он себя, уличая, и снова злился.
И