Толпою нашею окружена,
Приятным, сладким голосом, бывало,
С младенцами беседует она.
Ее чела я помню покрывало.
Признания следовали за признаниями:
Недавно, обольщен прелестным сновиденьем,
В венце сияющем, царем я зрел себя;
Мечталось, я любил тебя —
И сердце билось наслажденьем.
Я страсть у ног твоих в восторгах изъяснял,
Мечты! ах! отчего вы счастья не продлили?
Но боги не всего теперь меня лишили:
Я только – царство потерял.
Юношеская влюбленность – особая влюбленность. Тут нет компромиссов. Известно отношение Пушкина к императору. Известны его стихи:
Воспитанный под барабаном,
Наш Царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В Двенадцатом году дрожал!
Зато он фрунтовой профессор!
Но фрунт герою надоел —
Теперь коллежский он асессор
По части иностранных дел.
Но только ли возмущение по поводу царствования? А быть может, Пушкин в то время был еще достаточно далек от политики и занимали его совершенно другие мысли? Мысли о том, как поступал император со своей супругой? Именно этого он не мог понять и принять? Ведь его думы могли быть и таковыми – она, совершенство, божество, любит его, а он фактически бросил ее. Их супружество оставалось лишь внешним, поскольку царствующие особы ограничены в своих действиях в этом направлении. Юношеская ревность к тому, кого любит возлюбленная, сменилась ненавистью… Биографами было найдено письмо, по понятным причинам не отправленное, в котором юный Пушкин обещал убить императора за этакое его отношение к супруге. Но впоследствии, когда прошло время, и главное, когда императора уже не было в живых, во всяком случае, не было на престоле, когда уже было известно, что в последние годы царствования он неожиданно повернулся всей душой к супруге, вдруг, совершенно вскользь, промелькнули строки, на которые историки не обратили внимания. Эти строки появились в 1833 году в «Медном всаднике», и не замечены, поскольку все внимание было обращено к описываемому наводнению в Санкт-Петербурге:
…Народ
Зрит божий гнев и казни ждет.
Увы! все гибнет: кров и пища!
Где будет взять?
В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил…
Со славой правил… Эта строка говорит о том, что в юношеской эпиграмме было все-таки больше личного, была обида за возлюбленную хоть и недосягаемую, но боготворимую и поэтически обожествляемую, о которой он сказал «которая была мне в мире Богом». Это строка из «Элегии» («Я видел смерть…»):
Я видел смерть; она в молчанье села
У мирного порога моего;
Я видел гроб; открылась дверь его;
Душа, померкнув, охладела…
Покину скоро я друзей,
И жизни горестной моей
Никто следов уж не приметит;
Последний взор моих очей
Луча