любые европейские и «общечеловеческие» недостатки, и вовсе мы не «скифы» и не «азиаты». Грустно, когда поэты впадают в гражданственность и принимаются «глаголом жечь сердца людей». Их ли это дело? Гражданская поэзия – нелепый симбиоз индивида и социума, гротеск, монстр вроде химеры или киноцефала. Обычная демагогия – вещь малопочтенная, что же сказать о демагогии ритмичной, выраженной хорошим стихом? Это прекрасно – любить родную природу, чувствовать органическую связь с пространством и языком, но довольно-таки противно слушать, как возбужденные национал-патриоты или пьяные функционарии орут, что «умом Россию не понять». Умом действительно трудно понять свойственное многим русским людям пьянство, вялость, нерешительность, трусость, пресмыкание перед начальствующим хамьем, но ведь это и везде трудно понять. Что же касается дурацкого тщеславия, приписывания отечественным талантам любых изобретений и открытий – так эта черта присуща любому европейскому народу, не говоря об американцах. Конечно, никому не приходило в голову называть марконистов «поповцами», а единицу напряжения «петровкой», как это пытались делать у нас в двадцатые годы, но это, верно, объясняется тогдашним энтузиазмом. Тщеславие – первый и бесспорный признак глупости отдельного человека, всегда превращается у народа в «национальную гордость». Но в принципе глупость – факт интернациональный, «человеческий, слишком человеческий». Мы, русские, легко узнаем себя и в «Похвальном слове глупости» голландца Эразма, и в «Речи о глупости» австрийца Роберта Музиля. «То, что один человек говорить постесняется, сочтет глупым и неудобным, спокойно говорится от имени народа» (Роберт Музиль. Речь о глупости). Индивид и социум никогда не найдут компромисса, их позиции сугубо враждебны. Далее у Музиля: «Эти привилегии большого «мы» создают впечатление, что культурное развитие отдельной личности прямо пропорционально одичанию наций, государств и партий». Какие привилегии? Понятно, какие. На бесстыдство, наглость, бестактность, тупое высокомерие, сопровождаемые словечками типа «неотъемлемый», «божьей милостью», «бессмертный» и т. п. В песне Василия Шумова «Навсегда» с холодным достоинством поется следующее:
Матрешка, балалайка, «волга»,
Борщ, самовар, блины —
Все наше – навсегда…
Пушкин и Евтушенко,
Иванов, Петров, Курчатов,
Калашников, Винтиков, Шпунтикова
Навсегда… все наше.
Четкая песня с бравурным посвистом в конце. Действительно, рассуждая последовательно, индивид ничего не имеет и ничего не может назвать «своим», исключая собственное тело (некоторые мистические школы отрицают и это). Социум, напротив, создается собственностью, он, в сущности, и есть собственность. Это единственное, к чему социум относится в высокой степени серьезно, на все остальное ему в высшей степени наплевать. Отсюда экзистенциальная сложность ситуации артиста, извечное либо
