– Вставай! Вставай! – требовала жена. – Сейчас Евтушенко снова позвонит!
– Пошел он бы он подальше, – заявил я. – Сама знаешь куда! Туда его и пошли!
– Не смогу… – растерялась жена.
– Не сможешь, тогда и не мешай мне спать!
И одеяло снова, но более категорично, накрыло мне голову.
И ведь помогло.
До семи удалось передремать и вызвать мечты о безделье в выходной день. Но тут меня начали нагло будоражить.
– Евтушенко звонил еще два раза! – меня уже за ухо тянули к кинопроизводству. – Вставай!
– Пошел бы он… – попытался промычать я.
И были произнесены слова:
– И еще он просил, чтобы ты не забыл паспорт. Иначе тебе не выдадут оружие.
Подо мной сейчас же взыграла воздушная подушка, и я взлетел к потолку. То-есть ни к какому потолку я не взлетел, просто быстро вскочил на ноги и отправился к душу. В зеркале физиономия моя показалась мне ущербно-опухшей, но на долгие процедуры в ванной времени не было, душ и душ, ну, и еще бритва «Филипс».
Экое чудодейственное слово для мужика, да еще и старшего лейтенанта запаса мотопехоты, – «оружие»! На кой хрен мне было это мосфильмовское оружие, наверняка, какая-нибудь раскрашенная деревяшка или железка, похожая на револьвер? И вот, как идиот, я вскочил и понесся метрополитеном и автобусом к северным воротам «Мосфильма»! До сих пор не могу дать объяснение тогдашних утренних воодушевлений. Впрочем, и не ищу его.
Я опоздал на полчаса. Но, судя по тому, что основные помощники режиссера сидели пока в помещении съемочной группы «Детского сада», можно было понять, что свет еще не установлен. Или, напротив, что-нибудь на площадке уже напортачено.
Евгений Александрович читал стихи.
В других съемочных группах ничего подобного быть не могло. С богослужением это зрелище и звуковое действо сравнивать было бы, конечно, кощунственно, но чтение стихов мастером явно возносило его сподвижников в романтико-воздушное состояние, в чистоту творческих отношений, в которых невозможны были бы паскудные каверзы тщеславных осветителей и бестолковые усердия монтировщиков. И лампы «Юпитеров» со взрывами там не перегорали.
Тем более, что читал Евгений Александрович прекрасно.
Как он был одет, я уже не помню. Время склеилось, а потом спрессовалось и засохло, а новейшие впечатления искрошили впечатления прежние, а то и первичные. Вот уж много