Зажмурившись бесплотно, но так пронзительно осязая экватор, как хрупкую талию мимолетно знакомой гимназистки, вдвоем и наедине с целой планетой порхали в бесконечности. Солнце кружилось и кружило, пространство вибрировало в такт, орбитальный мусор блестел и шелестел искристым салютом. И было так же немного щекотно от наивной, невинной радости.
И все так же опрометчиво моргнув наоборот, как оспины на щеках гимназистки, он снова увидел рваные клочки света в ночной мгле севернее экватора. И снова непреодолимая сила рванула и потащила его оттуда, где было хорошо и привычно, впихнула и запечатала надежно в бренное тело.
1.4.
Далеко-далеко за черными льдами в одной темной-темной крепости есть самый верхний уровень. На самом верхнем уровне есть длинный-длинный коридор. В конце коридора большой-большой люк, а за люком маленький-маленький кубрик. В кубрике холодильник, а в холодильнике человек, которого забыли…
Вспомнилась Олекме детская страшилка. В детстве совсем много страшного ребёнкам рассказывают. В назидание это, чтобы к порядку приучить. Ничто так к порядку не приучает, как страх. Отчего же теперь не страшно, когда даже сам себя забыл уж почти?
Как просто все было, ага? Родился себе, мамка в кубрик принесла, выходила-выкормила, Отцам-докторам показала. В общую казарму ходить можно, ежели ноги держат. А то затопчут ненароком. Бывало и такое, чего там…. Глядишь и в школу пора. В школе тоже хорошо, людей да науки знать будешь. Что, закончил? Не отчислили? Ну, теперь уже и решения принимай, куда надумал? В летную учебку? Изволь! Где твоя испытательная карта? Годится ли генетический прогноз?
И всему-то времечко свое, и всему содействие. Успевай только тестирования проходить. А там уж и живи, пользу неси обществу, общей Судьбе содействуй. Жаль только Мамка померла, так и не успел выведать у нее: что там дальше, во взрослой жизни, какие тесты с экзаменами?
Разленился что-то нынче, потерявши страх-то. Лежит Олекма под деревом, за думами своими о судьбе утраченной, и подниматься не торопится. Спина как вроде приросла к земле, позвоночник расправился. Солнце уж над лесом выкатывается, всякая насекомая тварь под лучики греться лезет. Зайцы с деревьев на водопой спускаются. Птички крылышки расправляют, потягиваются. Вот взглянет одна на новый день, пискнет, встрепенется и упорхнет. И ринется в небо, и полетит высоко над лесом по своим делам неведомым. А какие такие у нее дела? А у Олекмы вот есть.
Ведь и раньше такое бывало, что сон увидишь, и веришь ему шибче, чем старой книге. Книга-то, она еще до Войны писана. Того уж нет, кто писал и про что писалось. Стало быть – неправда уже это все. А сон – он же только вот случился, и все в нем куда ярче казарменных стен, телевизора