Немолодой фельдшер, поминутно чертыхаясь и проклиная московские пробки, снегопад, как всегда, «неожиданно» обрушившийся на город, и наш неработающий лифт, вколол мне лошадиную дозу обезболивающего и, потрепав по щеке выбеленной от частого мытья рукой, изрек: «Любить себя надо, милочка, любить… – Потом, поразмыслив немного, добавил. – В больницу поедете? Хорошо бы блокаду сделать…»
В больницу я не поехала. Боль потихоньку отступала, и я, обессиленная и несчастная, наконец-то заснула.
Разбудила меня все та же Маринка. Она долго гремела в коридоре ключами, пытаясь справиться с моим непокорным замком. Потом, просунув в приоткрытую дверь стриженную под панка голову, промурлыкала.
– Тетя Люба, не говорите, пожалуйста, маме, что я вчера в институт не ходила… А то опять она мне мозг выносить будет… Она в обед к вам зайдет, покормит и все такое… А я побегу, на первую пару опаздываю…
Дожидаясь Наталью, Маришкину маму, я вновь и вновь прокручивала в голове наш последний разговор с Вадимом. Его изощренную ложь и равнодушную жестокость. Десять лет счастья, любви и ревности оставались в прошлом. Ох, права была Наталья, развенчивая миф, созданный мной о Вадиме и о наших с ним отношениях.
– Что ты с ним носишься? – зудела соседка. – Другой бы давно уже предложение сделал… А этот что? Пришел на все готовенькое… Ему здесь и стол, и кров… И все остальное… Конечно, творческая личность… Его лелеять надо… Голос беречь… Форму поддерживать… А то, что ты свою карьеру из-за него под откос пустила, – это как?
Злобную Наташкину тираду я всегда выслушивала молча, снисходительно. У нее-то точно жизнь не удалась. С Маринкиным отцом она развелась почти сразу же после родов. Разовые любовники долгой памяти о себе не оставляли… А иные и сами исхитрялись прихватить что-нибудь на память. И растворялись потом, как соль в супе.
– Какая любовь? – смеясь, повторяла Наташка. – Удовлетворение половой потребности, исключительно здоровья ради. Нету этой любви, нету, и никогда не было.
Это у нее, может, и не было, а я любила Вадима. Любила по-настоящему… Боготворила… И его, и его голос… Жить без него не могла… А он, наплевав на нашу десятилетнюю лав стори, совершенно спокойно и почти без объяснений ушел от меня к молоденькой избалованной дочери новоявленного газового магната…
– Привет, подруга! – прощебетала вошедшая соседка. – Чего дверь нараспашку? Кого ждешь? – И, учуяв приторный запах Маришкиных духов, добавила. – Моя свиристель заходила? Опять, наверно, институт прогуливает. Вот безалаберная девка! Ну вся в меня…
Я рассмеялась сквозь слезы. Простая она, Наташка, хорошая. Не предаст, не подведет. Поможет. Она как раз из тех баб, кто и в избу горящую войдет, и коня остановит на скаку. Настоящая.
– Так, – продолжала соседка, шаря под кроватью в поисках тапочек, – в больницу ты не поехала, лошадиной мазью сегодня не натиралась, врача из поликлиники не вызывала… Тогда вставай… Здорова…