В аэропорту родители попрощались с Джейсоном у входа. Они обняли сына, прошли через зал ожидания к окну и уставились на взлетную полосу с куском голубого неба, тактично оставив нас наедине. Я тоже обняла Джейсона и уткнулась ему в плечо, вдыхая его запах, чтобы запомнить на все лето. От него пахло спортивным дезодорантом и лосьоном от угрей.
– Я буду очень скучать по тебе, – сказала я.
– Всего каких-то восемь недель, – ответил он, целуя меня в лоб.
Затем быстро – так быстро, что я даже не успела ничего почувствовать, – чмокнул в губы, отстранился и посмотрел в лицо, обнимая за талию.
– Я буду писать, – и снова поцеловал в лоб.
Когда объявили рейс и Джейсон скрылся в туннеле, ведущем в самолет, я стояла с Тэлботами, глядя ему вслед и чувствуя тяжесть в груди. Длинное будет лето. Мне так хотелось настоящего поцелуя, который запомнился бы надолго, но я уже очень давно научилась не требовать слишком многого от прощаний. Они ничего не обещают и не гарантируют: радуйся, что с тобой вообще попрощались.
Мой отец умер у меня на глазах. Именно это приходило в голову всем, кто слышал мое имя. Я – не Мейси Куин, дочь Деборы, которая строит восхитительные дома в новом элитном районе. И не младшая сестра Кэролайн, у которой прошлым летом была самая потрясающая свадьба в округе. И даже не чемпионка, побившая однажды рекорд школы по бегу на короткую дистанцию.
Нет. Я – Мейси Куин, которая проснулась на следующий день после Рождества, вышла на улицу и увидела, что ее отец лежит на дороге, а какой-то прохожий пытается оказать ему первую помощь.
Я была для всех девочкой, на глазах которой умер ее отец. Стоило людям увидеть меня, как они сразу же вспоминали эту трагическую историю, и на их лицах немедленно появлялось особенное выражение: голова чуть набок, скорбно поджатые губы, печаль в глазах. Они как бы говорили: «О господи, бедняжка Мейси!» Я не сомневалась в их добрых намерениях, но для меня это было лишь ничего не значащее сокращение мускулатуры. Я ненавидела это выражение, преследовавшее меня везде.
Впервые это случилось в больнице. Я сидела на пластмассовом стуле возле автомата с водой, когда из маленькой комнаты ожидания вышла моя мама. Я уже знала, что туда приглашают людей, чтобы сообщить самую плохую новость: тот, кого они ждали, умер. Чуть раньше мне пришлось наблюдать, как это произошло с другой семьей: десять шагов, поворот за угол, и надежда сменяется безысходностью.
Когда мама вышла ко мне, я уже все поняла. Ее сопровождала толстая медсестра с какими-то бумагами. Она увидела меня – в спортивных штанах, растянутом свитере и старых беговых кроссовках, и на ее лице появилось это выражение: «Ох, бедняжка». Тогда я еще не знала, что оно будет преследовать меня везде: на похоронах, в магазине, в школе, даже на улице. Я опускала голову, утыкаясь взглядом в землю или рассматривая потертости на туфлях, но все равно чувствовала эти жалостливые взоры.
Рядом со мной