Омаса замер, именно как каменный. Он более не шелохнулся, покуда доски скрипом не обозначили пробуждение хэша, и сам Лофр не возник на крыльце, зевая и лениво похлопывая пухлой рукой по ненавистному своему, не желающему худеть, брюху.
Хэш облокотился на перила. Он молчал и ждал.
– Дело к вам. Как видно, особенное, – сообщил Омаса и без усилия подвинул в проушинах запорный брус, который большинство здесь полагало бревном.
– Видно ему, – оживился хэш, щурясь то ли в насмешке, то ли со сна. – Ночь глаз коли, а дубине видно. Умных учу-учу хоть днём всматриваться, а дубине – через дубовую воротину видно.
Продолжая ворчать под нос и часто повторяя про дубину, хэш спустился с крыльца и побрёл к воротам. Дозор притих. Все знали: когда Лофр вот так переваливается и смаргивает, ему изрядно плохо. И такого его поднять с постели, вынудить всунуть опухшие ноги в тапки – уже беда… а вдруг еще и нет ей причины?
Омаса играючи двинул створку ворот, отступил на шаг и поклонился гостям, еще толком не видя их.
Скрипнули колеса, застучали копыта – женщина, вежливо поклонившись в ответ, ввела под уздцы лошадь, впряжённую в лёгкую двуколку. Лофр споткнулся, хмыкнул… и прибавил шаг.
– Червяк, ты выполз из норы? Сам или опять погнали? По твоей бледной роже моей лучшей дубине и без слов рисуется жалостливый ответ. Но я-то знаю: ты от рождения сизый поганец, всегда по уши в… гм. Не важно, а вот как при тебе смогла завестись женщина? – Глаза Лофра блеснули ярче. – Живая, а не пером к бумаге пришпиленная. Вылезай, немочь. Помрёшь после, а покуда представь меня.
В двуколке завозились, распихивая ворох шерстяных покрывал и бормоча невнятно, толком не проснувшись. Женщина не обернулась к спутнику, она, чуть наклоня голову, пристально изучала Лофра, вслушивалась в его сиплое дыхание, считала шаги и, кажется, норовила на слух – взвесить…
– Вам лежать надобно, добрый хэш, – неожиданно строго велела гостья, подалась вперёд, взяла Лофра под локоть и принялась разворачивать к парадному крыльцу. – Испарина… так оно понятно было сразу, что испарина. Верно сын говорил, не лечат в столице этой, а только калечат. Ещё говорил, нрав у вас непростой, и лекарей вы гоняете, почём зря. В боку с утра колет или под вечер началось? Здесь или пониже и, может, немеет ещё тут и тут?
– Вот всё это, но со вчерашнего утра, если не учитывать крайние лет десять… А с лекарями… да, всякое случается.
К полнейшему изумлению дозора, хэш не сопротивлялся и брёл к крыльцу. Все указания, какие он дал – это короткий жест руки: мол, сами тут с прочим разбирайтесь, не дети. Хэш щурился, пристально, почти невежливо рассматривая гостью и без зазрения совести наваливаясь на её плечо – чтобы вела и слушала жалобы… А разве прежде хэш имел привычку перечислять свои болячки? Вслух! И даже