Маневры памяти (сборник). Михаил Глинка

к сотому от Питера километру. Когда-то – лет тридцать, а то и сорок назад я, проезжая это место по нескольку раз в сезон, всегда еще издали ловил момент, когда слева покажутся, как ориентир, огромные густые деревья. Это был Трубников Бор, обычное место наших промежуточных привалов, когда я отвозил на лето в Крестцы… Кого? Да кого я только туда не возил… Здесь, в Трубниковом Бору, между двумя параллельно идущими дорогами, железной и шоссейной, тогда еще оставались следы лет полтораста назад созданного парка, одного из самых замечательных для наших северных мест. Глубокие пруды и тенистые аллеи, и по краям – как аллегория судеб – две разные дороги, а еще витающие тени старой барыни в образе владелицы имения и управляющего этим романтическим поместьем, молодого аристократа южных кровей…

      – Это искажение правды, – очень тихо, так тихо, что я едва расслышал, произнесла сзади жена математика.

      Оказывается, я что-то – упомянутая привычка – сидя за рулем, бормотал.

      – Искажение, – еще раз сказала пассажирка. – Точнее, неправда, если, конечно, вы имеете в виду мужа ее дочери. Князь Багратион-Мухранский был замечательным мужем… И вообще редким человеком.

      – Чем же? – спросил, обернувшись назад, оператор.

      – Когда его жена, дочь старой барыни, лишилась рассудка, – еле слышно и опять не сразу сказала жена математика, – то он до самой смерти от нее не отходил.

      – Ну, а когда умерла? – игриво спросил оператор.

      Жена математика опять ответила не сразу.

      – Он умер первым, – сказала она.

      И была длинная пауза. Математик так и не произнес ни слова. Но он, конечно не спал. И мне показалось, что все ею сказанное предназначалось ему. Я рулил и думал о том, сколь выбор того, о чем мы говорим, сам говорит о нас. Вот кинооператор – и вот выбранные им детали в рассказе о красных латышах. Ничего, как говорится, личного, только кинопленка… И – совершенно противоположное у жены математика. Как тихо, но категорически она пресекла даже намек на водевильную тональность, скользнувшую в разговоре о человеке, жившем лет сто пятьдесят назад…

      То, что мои пассажиры никаким специальным образом не готовились к поездке, было ясно. Да и когда? Ведь накануне вечером еще никто из них не знал, что уже поутру будет на пути к Новгороду… Но сюжеты, оказалось, стоят вдоль этой дороги, как километровые столбы. И дорога с каждым из нас разговаривает. В том числе, понятно, и со мной.

      Так часом раньше, лишь отъехав от Питера, мы миновали Колпино, где еще лет сорок после войны на едва заметном воинском кладбище стояла среди разросшихся кустов деревянная пирамидка военных лет с почти стершейся надписью «65 стрелковый полк, март 1942». Поставить свой отдельный камень военкомат не разрешал. Общий мемориал этого участка фронта позже учредили южнее, в Красном Бору. Наклонные мемориальные доски там стоят на железных ногах. Под досками растет трава. На одной из них имя моего отца.[27] Я не езжу в Красный Бор. Для меня он лежит в Колпине.

      Но