Однако все пошло не так, потому что даже своим видом уличного пьяницы он вызвал у Майи трогательное сочувствие. Всего лишь прошел мимо нас, опьяненный то ли любовью, то ли алкоголем, или тем и другим вместе, и Майя тотчас впала в смятении и перестала разговаривать со мной. И всю дорогу, пока мы поспешно возвращались домой, я чувствовал вновь разверзшуюся в ней пустоту или, может быть, наоборот, наполненность, – бездумную сосредоточенность на одной мысли или одном чувстве, безусловно связанном с Яном, с тем, что он в таком потерянном виде попался нам на глаза, и этого оказалось достаточно, чтобы разрушить наши иллюзии и поставить Майю в тупик. «Похоже на то, что она не приняла его предложение или в чем-то отказала ему, – предположила Дарья изумительным тоном отсутствия малейшей вовлеченности, – скорее всего, решила остаться с тобой, вот он и напился в драбадан». Дарья предпочитала выражаться однозначно, чем порой приводила меня в замешательство, а я продолжал гадать с нарочитым сарказмом, в котором таилась неизжитая горечь: ну не мог же он просто так нахлестаться в то время, когда у них, судя по рассказу Майи, зародилось, подобно утренней заре, взаимное романтическое чувство; он должен был прискакать за ней на белом коне или стоять под нашими окнами с гитарой, выражая свою страсть в песнопениях, в крайнем случае объясниться со мной. «Нет, прорисовывается типичная история, – возразила безапелляционно Дарья. – Твоя Майя эмоционально отреагировала на его публичный дурман, связанный с ее отказом». И я ответил: «Может быть», – потому что Майя тотчас замкнулась, не отвечала на мои вопросы, я тоже заткнулся, чувствуя ее потерянность, и она знала, что я все понял. Придерживая на заднем сидении машины никому не нужный теперь чайный сервиз, она всю дорогу безучастно молчала, думая о чужом мужчине, который, стало быть, душевно натрескался из-за своей отвергнутой любви. И по тому, как она сочувствовала ему, мне даже показалось, что действительно Лукьян Харольдович удивительный человек, раз его полюбила такая утонченная женщина, как Майя, и они, должно быть, очень даже подходят друг другу.
«Вам не надо было ходить на Арбат, – поучительным тоном заверила Дарья Юльевна. – А вместо этого дать ей время справиться со своими эмоциями. Если бы она не увидела его в тот день, то все могло пойти по-другому».
Может быть, думаю, действительно, все решали тогда мгновения, плюс-минус двадцать-тридцать-сорок секунд, ведь именно с той минуты встречи с ним, время стало настолько скоротечным, что я едва успевал ощутить себя в настоящем, как уже оказывался в завтрашнем дне, продолжая упорно думать о вчерашнем. Или же оно просто обратилось вспять, и я будто начал жить задним числом, поэтому и сижу теперь в обезьяннике вместе с уличными хулиганами и протестующими оппозиционерами, прокручивая в голове, как застрявшую пластинку, один и тот же эпизод. Как будто он все еще дефилирует по многолюдной улице со своим этюдником или топчется на месте, покуда мы молча наблюдаем за ним, и Майя повторяет без устали, что никогда его не видела таким. «Я никогда его не видела таким», – говорит она с екнувшим сердцем и смотрит ему вслед, а я гляжу на Майю, пытаясь уловить ее реакцию, но она прячет глаза, скрывая свою растерянность, но теперь я начинаю видеть крупным планом некоторые детали, на которые прежде не обращал внимания. Как будто я сейчас немного другой, точнее был другим, когда увидел сбоку, потом со спины уходящего Лукьяна. Эта навязчивая картина тускнеет и замирает, когда мне в голову приходит запоздалая мысль: я же так и не сказал ей про письма! Она бы все поняла и простила, но есть еще шанс сказать и объяснить, надо просто попросить, чтобы меня выпустили поскорее отсюда. Убедить полицейских, и они поймут, что мне срочно надо поговорить с ней – вот почему я решительно встаю, подхожу к железной решетке, которой Майя надежно отгородилась от меня, и кричу, чтобы кто-нибудь услышал и внял моей просьбе:
– Подойдите сюда! Мне надо