Нет, на такое полковник не подписывался!
– Мадам, у меня приказ явиться…
– Вы не понимаете всей серьезности, – повелительным тоном прервала царевна. – Князь тысячу раз клялся мне, что уничтожил их. Но, зная его характер, я не верю словам.
«Еще бы! Ваши письма для него – охранные грамоты».
– В этих бумагах много лишнего. Но главное – они могут скомпрометировать государя. Вообразите, если мои признания попадут в руки французов. Что весьма вероятно в суматохе, при отступлении.
И опять оба выразительно посмотрели друг другу в глаза: понимают ли? Понимают. Вряд ли в письмах политика. Кого сейчас интересуют былые интриги? А вот былые связи, да такие, что роняют честь хуже сдачи Москвы. Ангел будет скомпрометирован домашним кровосмешением. Ведь гуляла же по рукам его случайная записка: «Жаль, что я больше не в Твери и не могу, как прежде, закутать тебя одеялом и поцеловать перед сном твои ножки».
Сколько толков!
– Почему бы вам не послать кого-то из своих людей?
Царевна покачала головой.
– Вы читали томик стихов, которые мой муж написал мне в подражание Гёте?
Неожиданный переход. Да, он читал. У Марии Федоровны лежал на столе. Всего 50 экземпляров. Исключительно для своих. «О, только ты во мне пробудешь нежность и благородных помыслов порыв». Шурка не учил, само застряло:
Спешу в мой порт родной,
Тобой влекомый.
Стремлюсь к тебе
Туда, где вечно бьет родник
У дома нашего…
По-немецки звучало красиво.
– Вот видите, – великая княжна улыбалась. – Так вышло. Я его люблю.
«Есть за что».
– Он честен. Добр. Прям. И я хочу быть с ним. У нас общие слуги. Если отправлю кого-то из них, он может ненароком узнать. Мне надоело доказывать… В прошлом году его высочество уезжал на строительство канала, я писала каждый день и истратила до пятисот листов. Он всем демонстрирует эту пачку. К счастью, не дает читать. Но, – она помедлила, – ему важно, чтобы знали: он любим.
Бенкендорф был тронут.
– Вас просит женщина. Не сестра государя. Не дочь вдовствующей императрицы. Помогите мне.
Сколько раз сказано: нельзя ловиться на подобные дешевые… Но вот он же верил в «родник у дома нашего». Немецкая сентиментальность.
– Хорошо. Вы должны мне их описать. Бумага. Цвет конвертов.
Полковник согласился. Хотя не имел для этого ни одной личной причины. И, когда Екатерина Павловна очень подробно по памяти воссоздала картинку, вплоть до первых строк, спросил:
– Вы ничего не прикажите ему передать? Если, конечно, застану живым.
Она смутилась. Несколько секунд молчала. Потом кивнула своим мыслям.
– Скажите то, что хочет услышать мужчина перед смертью. Он лучший. Самый достойный из тех, кого мне довелось знать.
Было ли это ложью? Лишь отчасти. Ложью сегодняшнего дня. Не вчерашнего.
Бенкендорф уехал еще до сумерек, оставив Волконского