– Может, палочки, какие выстрогать, чтобы отталкиваться? – озадаченно протянул Николай.
– Вот, возьмите! – раздался хриплый голос с дальнего угла, где лежал недавно переведенный с другого госпиталя боец, который протянул парнишке продолговатые брезентовые мешочки. – «Утюжки» называются. Я уже два года по госпиталям мотаюсь, насмотрелся на безногих, – с грустной усмешкой пояснил он. – Ремешки ещё приделать, и будет в самый раз! – он отвернулся к стене и замолчал.
Теперь дело пошло получше. Неумело тыкаясь в пол самодельными, аляповатыми «утюжками», Ванька лихо раскатывал по палате, то и дело с грохотом врезаясь в койки. Он бы ездил весь остаток ночи и целый день, ещё и ещё, но сосед-капитан почти силой загнал его обратно на койку.
– Дай людям отдохнуть! – добродушно бормотал он, забирая у Ваньки брезентовые мешочки. – И ты поспи, накатаешься еще вволюшку! Да и нельзя так, сразу. Спи, давай! – прикрикнул Николай. – А я покуда ремешки пришью.
С этого дня Ванька, дождавшись ежевечернего ухода Катерины, вытаскивал из укромного уголка свое неказистое средство передвижения и принимался раскатывать по палате. С каждым днем он всё сноровистее управлялся с тележкой, уверенно отталкиваясь брезентовыми «утюжками», а когда усталый и довольный своими достижениями укладывался спать, то с улыбкой представлял удивлённое лицо девушки, когда он самолично заявится к ней в гости. И что самое интересное – швы на Ванькиных культях стали затягиваться сами, зарастая нежной розоватой кожицей. Вот только зудели сильно! И чесались – прям спасу нет!
И однажды Ванька решился… Привычно покатавшись по палате, он подъехал к двери и выглянул в полутемный коридор, освещаемый единственной дежурной лампой в самом конце, как раз там, где, по словам девушки, находилась её комнатушка.
Осторожно, стараясь не наезжать на стыки половых досок, Ванька подкатил к заветной двери и, подняв руку, чтобы постучать, замер, услыхав за дверью знакомые приглушенные голоса.
– Ты твёрдо уверена, Катерина, что хочешь связать жизнь с этим парнем. Пойми меня правильно, девочка, что ему и так досталось! Ноги, глаз, частичная потеря памяти, – явственно расслышал он голос Петра Ивановича, главного врача госпиталя. – Ты ведь знаешь его историю болезни и в курсе, что у него никогда не может быть детей. Это пока ему четырнадцать лет и он не придаёт этому значения, а потом… Он будет чувствовать свою постоянную вину перед тобой за то, что у вас неполноценная семья, и на тебя ляжет основная ответственность за его жизнь. Кстати, а сколько лет тебе самой?
– Восемнадцать будет в декабре. Усе я понимаю, Петро Иванович, – тихо и умоляюще ответила Катерина. – Усе понимаю, а ничого не могу с собою поделати. Люб он мне! Жити без нёго не можу! – она повысила голос. – А шо касаемо деток… Так с детского дому узяты можно! Война-то по любому скоро закончится и скильки сирот буде по улицам бегати!
– Хорошо,