А теперь Молин повсюду рассылал сообщения о возвращении владелицы замка. Он не говорил о приставленной к ней охране, но напоминал о дружбе с королем и сообщал, что в скором времени она самостоятельно займется делами с компетентностью, вызывавшей уважение самого господина Кольбера. Эти письма направлялись коммерсантам Парижа и судовладельцам Гавра, с которыми у Анжелики были дела.
В поместье Молин продолжал совершать объезды. С обычной своей пунктуальностью он являлся на фермы или к арендаторам, требуя отчетов, следя за посевами и работами. Он не делал различия между протестантами и католиками. Ему показывали солдат, размещенных в доме на постой, которые съедали хозяйские сыры или окорока и выгоняли лошадей пастись на молодые всходы овса. Это были посланцы господина де Марийяка, «обращающие в истинную веру». Мэтр Молин не делал никаких комментариев. Он ограничивался тем, что напоминал фермерам о сроках погашения долгов и записывал цифры в свои книги.
«Мэтр Молин, что же нам делать? Разве вы не такой же кальвинист, как мы? – говорили крестьяне-гугеноты, стоя перед ним с мрачным и фанатичным видом и прикрывая животы большими черными шляпами. – Должны ли мы отречься от веры, чтобы сохранить свое достояние, или должны согласиться с разорением?» – «Наберитесь терпения», – отвечал тот.
К нему тоже нагрянули драгуны, разграбили его богатый дом возле парка, сожгли сто фунтов свечей и два дня и две ночи без передышки стучали в кастрюли, чтобы помешать ему спать: «Отрекайся, старый пес, отрекайся…»
Это случилось перед возвращением Анжелики. Когда Монтадур приступил к своим обязанностям охранника при мадам дю Плесси, самой красивой женщине королевства и к тому же католичке, Марийяк из дипломатических соображений приказал, чтобы ее людей оставили в покое.
Получив свободу, Молин стал аккуратно являться в замок, и Монтадур, считавший его опаснейшим гугенотом здешних мест из-за влияния на крестьян, кричал ему:
– Старый еретик, до каких пор будешь ты исповедовать свой Символ веры?
Молин облегченно вздохнул, когда впервые увидел Анжелику сидящей в гостиной принца Конде, с легким румянцем на щеках. Управляющий прикрыл глаза бледными веками, и молодая женщина могла бы поклясться, что он коротко возблагодарил Бога. Это так на него не походило, что вместо того, чтобы растрогаться, она почувствовала смутное беспокойство.
В тот день Молин впервые заговорил с ней о беспорядках и о голоде, угрожавшем округе с тех пор, как господин де Марийяк взялся за обращение Пуату в католическую веру:
– Наша провинция, мадам, должна послужить опытным полем для распространителей католической веры. Если способ изничтожения протестантов окажется быстрым и результативным, то его применят по всему королевству. Невзирая на Нантский эдикт, протестантизм исчезнет во Франции.
– Меня