Темное дело. Т. 2. Николай Вагнер

и духу спросить хладнокровно; а выдать моё чувство мне было и совестно. и обидно. Протолкавшись и прокутив целый вечер с каким-нибудь встречным людом, я возвращался обратно, со злобой отчаяния.

      Помню, в Севастополь я ходил всегда мимо бастионов, спускался около восьмой артиллерийской бухты и оттуда выходил на Николаевскую площадь. Это был самый безопасный путь. Но оттуда возвращался отчаянной дорогой; в особенности была одна площадка, которая шла от нашей батареи к Чесменскому редуту. Здесь пули, ядра, бомбы крестили и бороздили воздух и землю. И я помню, по целым минутам выстаивал на этой площадке, с сухим отчаянием в сердце, думая: вот, вот ещё одна просвистит, прилетит и прямо в это сердце – неугомонное и беспокойное!

LIX.

      Наконец я услыхал об ней.

      Раз вечером наши вернулись из Севастополя, и Простоквасов всех оповестил: что «дикая девка» опасно больна и Севастопольское воинство, благодаря Господа, кажется, наконец, от неё избавится.

      – Конечно, – прибавил он, – смерти человека грешно желать, но когда эта смерть избавляет многих от пагубы, тогда поневоле согрешишь и пожелаешь.

      Я почти всю ночь не спал. Я хотел просить, молить сжалиться, пощадить… но кого?..

      Я встал рано и с дрожащим сердцем отправился в Севастополь. Я почти бежал и в девять часов уже был на Николаевской площади.

      Пришлось ждать, ради приличия, чтобы не явиться к больной ни свет, ни заря. Да и примут ли ещё меня?.. Но все равно: я что-нибудь узнаю… в половине 11-го я стучал у заветной двери.

      Меня почти сразу впустили. Какая-то молоденькая, толстая горничная, с масляными лукавыми глазками, впустила меня и просила обождать.

      В комнате пахло теми же духами. Но к ним примешивался запах каких-то лекарств.

      Через несколько минут ко мне вышла тётка и ввела меня в другую комнату. Там царил полумрак и на широком диване полулежала она, поджав под себя ноги – вся в белом, худая, бледная. её лицо едва отделялось от пеньюара и только глаза большие, черные казались ещё больше. Но в них не было обычного блеска и всё лицо смотрело каким-то опущенным, померкшим.

      Молча протянула она мне руку. Молча пожал я её, холодную, исхудалую.

      – Вы были больны!.. Что с вами было?

      Она пожала плечами, повертела головой и медленно проговорила.

      – Не знаю… – лихорадка, горячка… – почем я знаю?

      – Десять ночей мы с ней не спали, – вмешалась тетка. – Десять ночей между небом и землёй. – Спасибо Вячеславу Ростиславичу.

      – Кто такой Вячеслав Ростиславич? – спросил я вдруг.

      – А наш доктор штабной… Я думаю знаете Вячеслава Ростиславича Карзинскаго… М-г Karsinsky.