Когда они пригласили и меня потанцевать, я отказалась. От пыли я расчихалась, к тому же железка, вскипятившая мой флип, оказалась слишком горячей, и яйцо свернулось. Миссис Иббз приготовила стакан флипа и тарелку с остатками мяса для сестры мистера Иббза, и я вызвалась отнести угощение наверх.
– Вот и хорошо, моя девочка, – сказала она, все еще прихлопывая в такт песне.
Я взяла тарелку, стакан и свечу и пошла наверх.
Уходить из кухни в зимние вечера – так мне всегда почему-то казалось – все равно что спускаться с небес на землю. Но почему-то теперь, когда я оставила еду рядом с кроватью спящей сестры мистера Иббза и успокоила пару младенцев, проснувшихся от топота и свиста, я не спешила вернуться назад. Прошла чуть дальше по площадке – до комнаты, которая была нашей с миссис Саксби спальней, а потом поднялась по ступенькам еще на один пролет – к чердачной каморке, где, говорят, я появилась на свет.
Эта комната всегда была выстуженной. И сегодня в ней гулял ветер, окно не закрывалось, и холодно здесь было неимоверно. Дощатый пол покрыт половиками. Стены голые, и лишь в одном месте, за умывальником, чтобы не забрызгать стену, прибит кусок синей клеенки. В настоящий момент на умывальном столике висели два предмета мужского туалета: жилет и рубашка. И то и другое, а также лежащие поверх воротнички принадлежали Джентльмену. Он всегда, когда бывал у нас, спал в этой комнате, хотя мог бы спать там же, где и мистер Иббз, – в кухне. Я-то знаю, какое место я бы выбрала. В углу притулилась пара кожаных сапог, очищенных от грязи и натертых до блеска. Рядом стояла сумка, под завязку, это было видно, набитая другим каким-то бельем. На стуле валялись несколько монет, выпавших из кармана, пачка сигарет и палочка сургуча. Монеты были легкими, а сургуч – хрупким, как жженый сахар.
Кровать была застелена кое-как. Покрывалом служила пунцовая бархатная портьера, с которой срезали кольца. Ее вынесли из горящего дома, от нее до сих пор пахло паленым. Я подняла ее и накинула на плечи, как плащ. Потом притушила свечу, подошла к окну и, дрожа от холода, обвела взглядом знакомые крыши с печными трубами, а дальше за ними была тюрьма, где повесили мою мать.
На оконном стекле распустился первый морозный цветок, и я, прижав к нему палец, вытопила мутную каплю. Отсюда было хорошо слышно, как свистит мистер Иббз, как топает Неженка, но улицы Боро подо мной лежали во тьме. Лишь кое-где в окошках теплился слабый свет, взблескивал фонарь на проезжавшем экипаже да быстрой тенью проносился озябший пешеход. Я думала обо всех ворах, живущих за этими стенами, и о детях этих воров, и обо всех прочих людях, обычных, живущих в других домах, на других улицах, в других, не таких угрюмых районах Лондона. Я подумала о Мод Лилли: каково ей там, в огромном загородном доме? Еще три дня назад она не знала моего имени, а я не знала о ней. Она и не подозревает, что я стою здесь сейчас и готовлю ей ловушку, а Неженка Уоррен и Джон Врум в это время отплясывают в кухне как ни в чем