все с ответом:
кто и в чём наколбасил!
…
Ночь темна,
и думы чёрны,
суетливы и проворны,
злыми змеями шипят,
за окном глаза горят -
чьи-то тайные, немые,
золотые, огневые…
В небесах зелёный свет,
Далеко ещё рассвет…
Всё царевичу не спится.
Где царевна? Где царица?
Ничего не разобрать,
в сердце смуту не унять.
Страх крадётся вдоль стены.
толи явь, а толи сны.
Видит в тишине Иван:
вот отец как будто пьян –
наклоняется к постели,
что-то шепчет еле-еле.
Слышно:
–Не снимай печа-ать…
Тяжко было умира-ать…
Что-то вроде про ключи,
и про двери… Горячи
губы батюшки. Так близко.
вот совсем уж низко-низко
наклонился:
– Дверь в подвале,
чтоб вовек не отворяли!
Пальцы в полщепотки свёл,
Ване на чело навёл,
положил с любовью крест…
Шмыг под стол!
И тьма окрест.
Растворились стол и пол.
То-то вопль немой и смута!
То-то страшная минута!
Будто в душу вбили кол!
Под столом мелькнула тень,
серая, как хмурый день,
и сцепились там коты
черней чёрной черноты,
зашипели и взлетели,
доводя до тошноты.
Нет, уснуть, уснуть скорей!
Утро ночи мудреней…
…
Утром весть:
«Царевна здесь!»
В сердце радость или месть?
Суетливое смятенье…
Ну-ка, всё, царевич, взвесь…
Вот вбегает, упадает
светлой головой на грудь,
обнимает и рыдает…
–Кто-нибудь… Ох, кто-нибудь!..
Нету моченьки вздохнуть!
И царевич затихает.
Вот сестра! И так мила.
В сердце радость. Месть ушла.
Не сыскал сестру гонец –
рассказать, что мёртв отец,
чтоб ей поспешить домой
оросить порог родной
своевременной слезой.
Как узнала – прискакала,
насмерть верблюда загнала.
(Креативный оборот:
у Кильдымских у болот
нет коней, и у воды
ходят только верблюды).
…
Вот с сестрицей распростились,
лица, как росой омылись:
стали чисты и тихи,
отпустил Господь грехи.
В тот же миг из-за портьеры
вышел малый в зипуне,
серый лик, и глаза серы,
тихий голос в тишине:
– Разрешите доложить.
Царь ещё бы мог пожить,
если б злобное начало
не прервало жизни нить.
– Кто ты? Что ты и откуда?
– В свете есть такое чудо,
что его как будто нет.
Но оно всегда повсюду.
– Что ты, Чудо, донесешь?
Что министр нехорош?
Что