Но даже отсутствие других источников, кроме внешне-отражённых, не снимает требования ответа на вопрос о степени глубины соответствия отражённого в весьма кривом зеркале к оригиналу – ведь нередко именно в расхождениях мнений на степень соответствия от полного неприятия до дословного приятия и вскипают зачастую наиболее яростные дискуссии, и довольно часто без итоговых научных результатов. Как и насколько внешние свидетельства политики и товарооборота говорят о кристаллизующих центрах возникающей государственности сверх констатации факта её наличия – в конце концов есть этно-социальные общности, вполне отчётливо присутствующие в истории и политике, но обходившиеся без государственности: например курды, или исторические согдийцы?
В принципе утверждающееся с 17 века кредо теории государства и права исходит из того, что «настоящая государственность» возникает на скрепе экономического единства, стягивающего географическое пространство в государственную территорию, на которой возникает «государственный этнос», в идеале «буржуазная нация» с т. т. т. признаков. Последние явно привнесённое из слишком калейдоскопической картины европейских социумов и только маскирует к реальности теоретический стержень «экономического единства» главным признаком которого является «единый национальный рынок», именно он и создаёт Государство на все времена, в теоретическом обобщении идеала Вне людей (как, впрочем, и Вне народов). При этом все «малорыночные» образования как бы автоматически отбрасываются в ранг «недоразвитых», «переходных», «случайных», «тупиковых», «паразитических»… А вся «неэкономическая история» великих империй Средиземноморья и Передней Азии уподобляется в историософском смысле только постаменту к Крошке-Афинам, эфемерный срок существования которых в качестве государственности 1 ранга угнездился в 50-летний период Кимона – Перикла, но по логике «догмы экономизма» заслонивших и прежде бывшие Ассирию и Персию, и грядущие Македонию, Парфию и Рим; три из которых заявлены носителями «азиатского способа производства», как-то стыдливо уклоняясь от признания, что и Эллинизм и Рим в большей части его потребители – правда, ищут его уже 150 лет, от Энгельса до Семёнова, и никак не могут найти… Как и «честно экономически» признать, что коли Афины и Рим питались египетским хлебом, то сам способ как-то «экономически выше».
Это приобретает прямо-таки шизофренический характер, когда из двуполья или трёхполья выводят содержание феодализма, а 300-летнее противостояние Парфии и Рима усматривают в колебаниях цен на китайский шёлк для римского нобилитета. Марксизм, эта высшая утончённо интеллектуальная форма экономизма, собственно перерастающая его рамки,